История о пропавшем ребенке - Элена Ферранте

О том, что Микеле опомнился, свидетельствовала не только его цветистая болтовня, но и отсутствие в списке гостей человека, с которым он в период кризиса был, вне всякого сомнения, очень близок, – Альфонсо. Мой бывший сосед по парте очень страдал, что не получил приглашения. Он горько жаловался, вскрикивая своим тонким голоском: «Что плохого я сделал Солара? Я работал на них столько лет, а они меня даже не пригласили!» Особенно много шума наделала история, которая началась вечером, когда Лила с Энцо привели его, совершенно подавленного, ко мне на ужин. Раньше я никогда не видела его в женской одежде, если не считать того случая в магазине для беременных на виа Кьяйя, но тут он заявился в женском платье, чем поразил Деде и Эльзу. Он вел себя беспокойно, много пил и весь вечер приставал к Лиле с вопросами: «Я что, толстею? Дурнею? Я больше не похожа на тебя?» или донимал Энцо: «Скажи, кто красивее, я или она?» Потом вдруг начал жаловаться, что у него закупорка кишечника и страшно болит, как он выразился при девочках, попка. Он стал просить, чтобы я взглянула, что с ним. «Ну посмотри, что там с моей попкой», – повторял он, грязно посмеиваясь. Деде смотрела на него смущенно, Эльза фыркала. Энцо с Лилой пришлось срочно его увести.

На этом Альфонсо не успокоился. На следующий день покинул офис Basic Sight, уже без макияжа и в мужской одежде, с красными заплаканными глазами, и сказал, что идет выпить кофе в бар Солара. На пороге он столкнулся с Микеле. О чем они говорили, неизвестно, но через несколько минут Микеле накинулся на него с кулаками, а потом схватил шест, которым опускают жалюзи на двери, и долго и методично его колотил. В офис Альфонсо вернулся в плачевном состоянии, но при этом не переставал твердить: «Я сам виноват, не умею держать себя в руках!» Мы так и не поняли, что он имел в виду, но с того дня дела пошли еще хуже. Лила казалась встревоженной и целыми днями пыталась образумить Энцо, не выносившего насилия сильных над слабыми. Он говорил, что пойдет к Микеле и спросит, а слабо ему избить его, Энцо, так, как он избил Альфонсо. Из своей квартиры я слышала голос Лилы: «Замолчи, Тину напугаешь!»

Наступил январь. Мой роман достаточно напитался атмосферой квартала и мелкими подробностями из его жизни. Я все больше волновалась. Закончив последнюю редакцию, я робко спросила, не согласится ли Лила перечитать роман («Поверь, он очень изменился»), но она ответила решительным отказом: «Я даже прошлую твою книгу не читала: я в этом ничего не понимаю». Я чувствовала себя так неуютно, оставшись один на один с этой стопкой страниц, что чуть не позвонила Нино, чтобы предложить ему прочесть роман. Но я быстро одумалась: за все эти месяцы, зная мой адрес и телефон, он ни разу не объявился, бросил не только меня, но и дочку. Звонить ему я не стала. Я отправила выправленный текст в издательство. Мне было очень страшно: ведь в следующий раз я увижу его уже напечатанным, когда ни слова больше нельзя будет изменить.

Позвонила Джина из пресс-службы: «В „Панораме“ прочли черновую редакцию и очень заинтересовались книгой.

Они пришлют к тебе фотографа». Тут я впервые пожалела, что больше не живу на виа Тассо, – та квартира смотрелась презентабельнее. «Не фотографироваться же снова на фоне туннеля, – думала я, – тем более в этой убогой квартиренке! А то еще можно пойти в сквер и сняться на фоне наркоманских шприцов. Все-таки я уже не пятнадцатилетняя девочка, у меня выходит третья книга, и смотреться я должна соответственно». Джина настаивала на съемке, книгу со дня на день ждали из типографии. «Ладно, – согласилась я, – но дай ему мой номер телефона, пусть предупредит заранее, чтобы я могла привести себя в порядок».

В последующие дни я старалась держать дом в чистоте, но никто так и не позвонил. Я решила, что в редакции «Панорамы» и так достаточно моих фото и журнал отказался присылать фотографа. Но однажды утром, когда Деде и Эльза были в школе, а я, растрепанная, в джинсах и вытертой майке, играла с Иммой и Тиной, в дверь позвонили. Девочки как раз строили дворец из конструктора, и я уселась прямо на пол им помогать. Последние несколько месяцев мне казалось, что разница между моей дочкой и Тиной почти сгладилась: обе участвовали в игре, обе старались, хотя Тина проявляла больше воображения и постоянно задавала мне вопросы, поражая своим грамотным итальянским и все более чистым произношением; Имма орудовала даже решительнее, но, пожалуй, больше следовала схеме; единственной настоящей проблемой оставалась ее речь: чтобы расшифровать некоторые сказанные ею фразы, мне приходилось обращаться за помощью к ее подруге. Пока я заканчивала отвечать на очередной вопрос Тины, в дверь позвонили еще раз, уже настойчиво. Я пошла открывать: на пороге стояла красивая кудрявая блондинка лет тридцати в голубом плаще – фотограф.

Гостья из Милана оказалась очень экспансивной. Ни одной дешевой вещи на ней не было. «Я потеряла твой номер, но это и к лучшему: чем меньше готовишься к фотосессии, тем лучше фотографии». Она осмотрелась. «До вас не доберешься, такая дыра, зато для съемки то, что надо. Это твои дочки?» Тина улыбнулась ей, Имма нет, но обеим она явно показалась кем-то вроде феи. Я представила ей девочек: «Это Имма, моя дочка, а это Тина – дочка моей подруги». Пока я это говорила, фотограф ходила вокруг меня, щелкая разными фотоаппаратами и подключая то одно, то другое из принесенных приспособлений. Я сказала, что мне нужно хоть немного привести себя в порядок, но в ответ услышала: «Что ты, зачем? Все и так отлично!»

Она гоняла меня из одного угла квартиры в другой, снимала на кухне, в детской, в моей спальне, даже в ванной у зеркала.

– А книга твоя есть?

– Она еще не вышла.

– А предыдущая?

– Есть.

– Неси и садись сюда, как будто читаешь.

Я растерянно выполняла все ее приказы. Тина тоже взяла книгу и стала повторять: «Имма, сфотографируй меня!» Фотографа эта идея вдохновила: «Садись на пол вместе с девочками». Она отщелкала множество кадров, Тина и Имма были счастливы. «А теперь один кадр с дочкой», – скомандовала фотограф. Я потянулась было к Имме, но фотограф меня остановила: «Нет, возьми другую, она такая милая!» Она подтолкнула меня к Тине и снова принялась щелкать затвором фотоаппарата. Имма грустно стояла в стороне. «Я тоже хочу», – сказала она. Я протянула к ней руки: «Конечно, иди к маме!»

Так пролетело все утро. Женщина в голубом плаще потащила нас на улицу, хотя и побаивалась: «У меня тут аппаратуру не украдут?» Потом она воодушевилась, решив снять каждый уголок квартала со всей его нищетой: фотографировала меня то на фоне сломанной скамейки, то возле облупившейся стены, то у старого писсуара. «Постойте тут, – говорила она Имме и Тине, – только не двигайтесь, а то там машины ездят». Они стояли и ждали, взявшись за руки: одна светленькая, другая темненькая, одинакового роста.

К ужину вернулась с работы Лила и сразу пришла ко мне за дочкой. Тина ей даже войти не дала: кинулась рассказывать о наших приключениях.

– К нам приезжала такая красивая синьора!

– Что, красивее меня?