Возлюбленная кюре - Мари-Бернадетт Дюпюи

* * *

Пришел черед Ролану Шарвазу выслушать приговор. Не увидев Матильды на скамье подсудимых, он испытал внезапную радость: если ее оправдали, значит, и его оправдают тоже. Даже походка его обрела былую твердость.

Прокурор Республики объявил:

– Господин Шарваз, вы приговорены к каторжным работам пожизненно!

Кюре из Сен-Жермен поднес руку ко лбу. После внезапного проблеска надежды приговор показался еще более жестоким.

– Но почему? Почему? – пробормотал он.

В толпе кто-то пронзительно закричал. Шарваз узнал голос Марианны.

– Ролан! – позвала она, не слыша ни злобных выкриков, ни свиста, ни ликования толпы. – Ролан!

Увидев, как тяжело кюре опустился на скамью подсудимых, она хотела подбежать к нему, но жандармы достаточно грубо ее оттолкнули. Девушка отшатнулась, и толпа поглотила ее. Шарваз этого даже не заметил. Для него все было кончено. Его светлые глаза расширились, как если бы он никак не мог поверить в услышанное, а потом наполнились слезами, которые хлынули по щекам и не иссякали еще долго. «Я все отрицал, и доказательств у них не было! – горестно повторял он про себя. – Ну почему это случилось со мной? Пожизненная каторга! Нет, только не это!»

По знаку председателя суда жандармы его увели, но возбужденная толпа в зале и у входа расходиться не спешила.

Увидеть осужденного – вот чего ждали зеваки. Толпа расступилась, и сопровождаемый конвоем Шарваз медленным шагом понуро прошествовал по образовавшемуся коридору. Сестра попыталась помахать ему на прощание, но он ее не увидел, потому что ни разу не поднял головы в этом гробовом молчании. К чему оскорблять и проклинать, если преступник уже покаран, и жестоко?

Все время, пока длилось следствие, и на суде кюре из Сен-Жермен вел себя как и полагается галантному кавалеру, ни разу не упомянув имени Матильды де Салиньяк. Груз их общей вины ему предстояло отныне нести на своих плечах…

Сен-Жермен-де-Монброн, 1 октября 1850 года

Стояла прекрасная, теплая осенняя погода. Солнце играло в прятки с белоснежными облаками, прохладный ветерок шелестел едва тронутой золотом листвой дубов на холме.

Крупный полосатый кот с каменной ограды наблюдал за приближением экипажа, который вскоре въехал в город со стороны Ла-Бранд. И он был не единственный любопытствующий. Несколько горожан с утра с какой-то суеверной настороженностью поджидали возвращения доктора де Салиньяка с женой. Ризничий Алсид Ренар так и остался стоять в дверном проеме церкви, в то время как Туанетта, прижимая к боку ведро с мокрым бельем, предпочла укрыться в тени навеса возле источника.

Матильда еще крепче обняла сидящего у нее на коленях сына и поспешно опустила вуалетку. Ей не хотелось видеть, как на них глазеют горожане, и еще меньше – слышать слова приветствия и отвечать на вопросы.

– Дорогая, ничего не бойся, – сказал ей Колен. – Я приказал кучеру въехать во двор. Сюзанна нас уже ждет.

При виде своего красивого дома и сада, где еще цвели сиреневые астры и поздние розы, молодая женщина подавила рыдания. Исхудавшая, нервная и бледная, она не могла поверить своему счастью. «Я возвращаюсь домой! Это чудо, потому что и я тоже виновата! Меньше, чем Ролан, но виновата, – говорила она себе. – А его отправили на каторгу!»

Она дала себе клятву никогда больше не думать о любовнике – этом «сатанинском кюре», как величала его пресса департамента. Как она и обещала Господу незадолго до суда, отныне она посвятит себя супругу и сыну.

– Ты правда думаешь, что мы можем остаться здесь, в Сен-Жермен, насовсем? – шепотом спросила она.

– Мы поступим так, как будет лучше для нас и нашего сына, – ответил доктор.

Из дома вышла Сюзанна в белом переднике и с радостной улыбкой на устах. Матильда помахала ей рукой. Пять минут – и супружеская чета с молодой служанкой скрылись за дверью дома с затворенными ставнями.

Кот лизнул лапу, почесал ею ухо. Учитель Данкур, прогуливавшийся по улице под руку с женой, указал на него.

– Это кот нашего кюре. Вот кто все знает, но молчит! – пошутил он.

У дома с внешней лестницей чета Данкур повстречала мэра. Господин Фуше со вздохом указал на дом де Салиньяков.

– Вы видели, они вернулись. Как по-вашему, виновата мадам де Салиньяк или нет?

– Спросите об этом кота! – улыбаясь, махнул рукой Данкур. – Но скандалов в городке в ближайшее время не ожидается. Епископат прислал нового кюре, и этот не станет любезничать с дамами – в восемьдесят-то лет!

Мужчины подмигнули друг другу. Кот спрыгнул с ограды с таким видом, словно ему надоело их слушать, потянулся и пошел по тропинке между высокой травой – туда, где только что его зоркие глаза углядели лесную мышку.

В Сен-Жермен-де-Монброн снова стало спокойно.

Приговор был оставлен без изменения решением кассационного суда от 30 января 1851 года.

Ролан Шарваз, это дитя Савойи, кюре по принуждению, в дальнейшей жизни носивший сутану уже из соображений целесообразности, отбыл 5 апреля 1851 года в каторжную тюрьму в Рошфор-сюр-Мер, где впоследствии числился арестантом под номером 1063. Через год с небольшим, 21 мая 1852 года, его переправили в Брест на корабле «Le Laborieux».

После зеленых холмов Монброна и поросших травой улочек Сен-Жермен закованный в цепи кюре-либертен, слишком любивший красивых женщин, открыл для себя суровые прибрежные пейзажи Бретани.

Он переплыл Атлантический океан на борту судна «Le Duquesne» и высадился в Кайенне 23 августа 1852 года. Оттуда его переправили на Острова Спасения[14], откуда еще ни одному заключенному не удалось бежать, а потом, 5 июля 1853 года, – в грязный барак в поселке Монтань-д’Аржан.

Что пришлось ему пережить в течение долгих месяцев в климате, настолько не похожем на климат родной Франции, и в жесточайших условиях заключения? Никто и никогда об этом не узнает.

Это было его последнее путешествие, поскольку там он и угас 5 февраля 1854 года в шесть утра в стенах больницы в Монтань-д’Аржан. На момент смерти ему было тридцать три года. Болезнь? Несчастный случай? История об этом умалчивает.

Обустраиваясь в пресбитерии в Сен-Жермен, на земле благодатной Шаранты, Ролан Шарваз, конечно же, не подозревал, что в этом спокойном городке повстречает двух женщин, которые его погубят. Одна будет красивой, молодой и из обеспеченной семьи, а другая – простой служанкой в годах, тучной и неуживчивой.

Матильда де Салиньяк любила его ревниво и страстно. Анни Менье, скорее всего, презирала – по примеру прислуги в былые годы, когда хозяев считали чуть ли не тиранами.

Кюре Шарваз, которого мы можем наконец назвать истинным именем Лоран Готланд, – был ли он преступником? Складывается впечатление, что он, долго не раздумывая, избавился от ненужного свидетеля. Но кому на самом деле первому пришла мысль отравить служанку в осенний день 1849 года?