Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Тем более что другой идеи не осталось: социалистическую-то отменили. В начале прошлого века Освальд Шпенглер сформулировал дилемму, стоящую перед миром, так: «Пруссачество или социализм?» Сам он был на стороне пруссачества, то есть национальной традиции, а социализм он считал разрушительным явлением. В 30-е годы мир большинством голосов выбрал «пруссачество». Кое-кто ратовал за социализм, но – попробовали делиться, и делиться никому не понравилось. Потом этот выбор «пруссачества» несколько скорректировали, но пафос сохранился и сегодня. И сегодня феномен «пруссачества» расцвел опять.

Не социалистическую идею убили – убили саму идею социума. Гражданская война возникает как субститут идеи социума. Отсутствует социум – появляется гражданская война. Это просто.

Один миллионер купил в Италии полотно Леонардо и, чтобы пройти таможню, намалевал поверх шедевра пейзаж. Приехал в Техас, пригласил реставратора счистить верхний слой.

Именно это случилось с Россией. Вообразили, что под казарменным социализмом скрывается социальный шедевр, – вспомнили Серебряный век, Керенского, религиозных философов – вот сотрем вульгарные краски и увидим красоту демократии. А демократия оказалась такая же фальшивая, как и социализм. Власть озирается: где бы сыскать новую идеологию – и ничего, кроме национальной идеи, нет. Этнос действительно в опасности, демография и правда катастрофическая, спасать этнос надо. Поскольку иного равенства среди славян, кроме как этнического, демократия предложить не в силах – значит, объединяющей идеей будет национальная. Потерли общество хорошенько и расчистили социальную картину до фашизма.

Сложите два и два. В обществе исподволь прошла реабилитация фашизма. Причем прошла повсеместно, во всем христианском мире. Несложная комбинация – всего-то на три хода.

Первый ход. Демократы посмотрели на своих поверженных оппонентов, сравнили коммунизм и фашизм, нашли много общего. И то и другое – помеха Открытому обществу. И то и другое – против отдельной личности, за власть коллектива. И там и тут – репрессии, лагеря, процессы над инакомыслящими. К войне толкали мир и коммунисты, и нацисты одновременно, а демократы только оборонялись. Одним словом, решили, что разницы нет. Даже провели несколько показательных дискуссий: «Чем Сталин отличается от Гитлера?» Нашли, что ничем.

Второй ход. Заметили ошибку в вынесенных преступникам приговорах: фашизм заклеймили громко, а коммунизм – недостаточно. Где обещанный суд над КПСС? Отчего нет всенародного покаяния тех, кто митинговал за «солидарность трудящихся»? Груз преступлений мешает идти вперед: из всех щелей истории вылезают спрятанные советские преступления: Катынские расстрелы, например. А ведь Нюрнбергский процесс о них даже не упоминал, – в сущности, пришла пора Нюрнбергский процесс пересмотреть.

Третий ход. Мы считали, что коммунизм и фашизм – равное зло, но так ли это? Присмотрелись к тем, кого огульно клеймили «фашистами»: к Франко, Салазару, Пиночету – и нашли много привлекательного. Во всяком случае, если бы коммунисты захватили весь мир, то они бы построили всемирный ГУЛАГ, а Франко с Пиночетом обошлись ограниченным количеством расстрелов и заключений. Фразу Франко «Я обороняю цивилизацию от варварства» повторили десятки либералов, не подозревая, разумеется, что вторят генералу Франко. В конце концов стало очевидным, что цивилизация и ее блага – там, где нет коммунистических режимов, ergo, коммунизм – есть варварство. Ergo, борец с коммунизмом – защитник цивилизации.

Когда же стараниями некоторых историков было показано, что фашизм есть своего рода самозащита старого мира перед лицом нового варварства, то уравнение обрело решение. Прежде мир ломал голову: откуда взялся фашизм в приличном европейском обществе? А теперь понятно. Отныне негласно (финальная сентенция не за горами) признано, что фашизм возник как ответ на варварскую коммунистическую угрозу. Когда теперешний президент Медведев сказал, что пересматривать историю в отношении войны мы не позволим, фраза прозвучала с явным опозданием. Историю давно пересмотрели.

В книжных магазинах современной России полки ломятся от литературы, посвященной нацизму и героическим судьбам солдат рейха. Что толку, что «Майн кампф» запрещена, если цитаты из книги фюрера приводят повсеместно. Ветераны Второй мировой разводят руками: как же так, мы-де с фашизмом воевали! А молодежь им говорит: а вы сами тоже фашистами были! Мы были за интернационал, горячатся ветераны, а фашисты – националисты! Вы коминтерновцев пересажали, говорит им молодежь, какие же вы интернационалисты?! Вот и поспорь с прогрессивной общественностью.

Корни «всечеловека»

Национализм русской культуре отнюдь не чужд. Арийские теории звучали из уст (даже неловко сказать) мученика Флоренского; Достоевский, вперемешку с рассуждениями о «всечеловеке», писал такое, что вполне украсило бы любую мюнхенскую дискуссию; а Василий Розанов чередовал зоологический антисемитизм с покаянным юдофильством. Наши духовные учителя, они бесспорно гуманисты, для их национализма всегда находится высшее оправдание: когда Достоевский пишет: «Константинополь должен быть наш», он печется об универсальной православной концепции, а имперская националистическая идея выполняет служебную функцию. Авангард десятого года – это всплеск националистической идеи; антииконы Малевича и хлебниковское «Перун толкнул разгневанно Христа» в своем пафосе родственны европейскому фашизму.

«Договор Молотова и Риббентропа мог знаменовать спасение мира» – это я слышал не раз: и в связи с критикой концепции так называемого атлантизма, и как выражение тоски по так и не реализованной евразийской идее. А какую еще идею вы подставите на место ушедшей в небытие идеи коммунистической? Демократию? Но демократия – это не идея, это лишь способ управления массами. А идея-то какая у общества? Национальную карту держали в игре постоянно, только объявить эту карту козырной не удавалось – мешали интернациональные идеалы, то, что в советские времена именовали «абстрактным гуманизмом». От абстрактного гуманизма отказались давно, еще при «отце народов», и национальная карта в одночасье стала козырной. Мы просто не хотели себе в этом признаться, а это уже давно так – ничего презреннее, чем идеалы интернационализма, для нас не существует. Захотели взглянуть на Гражданскую войну без шор, обличили «красный террор», и «белое движение» теперь рисуется исключительно романтическим, а то, что оно было направлено против инородцев, против интернациональной идеи как таковой – кажется позитивным. Заклеймили Щорса и Чапаева как бандитов, но полюбили Бандеру и Петлюру, националистов и евразийцев. Героем стал садист – барон фон Унгерн-Штернберг, из палача вылепили образ философа, мистика, борца с варварами. Атаман Семенов из кровавого подонка стал защитником цивилизации. Вроде бы пустяки: раньше был перегиб влево, теперь – вправо. Но фрагмент к фрагменту – составляется общая картина. И эта картина написана в коричневых тонах.

На нашей памяти именно с этнической точки зрения переписал историю Лев Гумилев, и либеральные интеллектуалы умилялись этой, практически розенберговской, концепции. Этносы-пассионарии и этносы-химеры – вам эта конструкция ничего не напоминает? Здесь кстати отметить и то, что высланные Лениным из Советской России философы посвятили жизнь критике большевизма, но ни один не выступил против того, что творилось в 30-е годы в Европе. Лишь Николай Бердяев в годы Второй мировой сдал паспорт Лиги Наций, просил паспорт советский и заявил, что Красная армия держит меч Михаила Архангела. Прошли годы, обновленное русское общество вспомнило опальных мудрецов, их архивы перевезли на Родину – вот они, духовные ориентиры! И премьер Путин из всех русских философов выбрал одно имя: русского фашиста Ильина.