Бумеранг судьбы - Татьяна де Ронэ

Я оторопело гляжу на сестру. Потом в гневе швыряю полотенце на пол.

– Это уже перебор! Я его сын, в конце концов!

– Я понимаю, почему ты злишься. Но у него не получается с тобой поговорить. Он не знает, как к этому подойти. А ты точно так же не можешь поговорить по душам с ним. Ну и вот…

Я прислоняюсь спиной к стене и складываю руки на груди. Я очень зол, даже взбешен.

– Ему осталось совсем немного, Антуан. У него рак желудка. Я беседовала с его доктором. Плохие новости.

– Мелани, к чему весь этот разговор?

Она подходит к умывальнику, открывает кран и подставляет руки под струю воды. На ней темно-серое шерстяное платье, черные колготки и черные кожаные балетки с позолоченными застежками. Ее волосы – «соль с перцем» – собраны с помощью бархатной черной ленты. Мелани наклоняется, чтобы поднять полотенце, вытирает руки.

– Я знаю, ты объявил им войну.

– Войну?

– Я все знаю. Мне известно, что ты попросил у доктора Лоране Дардель медицинскую карточку нашей матери.

Серьезные нотки в голосе сестры заставляют меня молча выслушать ее.

– Гаспар передал тебе счет, он мне сказал. Я уверена, что ты уже разузнал, кто была та блондинка. И я слышала, как ты только что расспрашивал Соланж.

– Погоди, Мелани, – бросаю я, краснея от стыда при мысли, что утаивал от нее информацию, которая имела огромное значение и для нее тоже. – Пойми, я собирался все тебе рассказать, я…

Ее тонкая белая рука подает мне знак замолчать.

– А теперь послушай меня.

– Ладно, – говорю я со смущенной улыбкой. – Я нем как рыба.

Мелани не улыбается мне в ответ. Она приближается ко мне и останавливается только тогда, когда расстояние между ее зелеными глазами и моими карими составляет несколько сантиметров.

– Что бы ты ни раскопал, я ничего не желаю знать.

– Что?

– Ты прекрасно меня слышал. Я ничего не желаю знать.

– Но почему? Я думал, ты хотела… Мелани, опомнись! В тот день, когда ты вспомнила, почему мы попали в аварию, ты сказала, что готова узнать правду.

Она открывает дверь, не ответив мне, и я уже начинаю бояться, что моя сестра так и уйдет, но внезапно она оборачивается. В ее глазах я читаю бесконечную грусть. Мне очень хочется обнять ее.

– Я передумала. Я не готова. И если ты найдешь… Ну, что бы ты ни нашел, не рассказывай об этом папе. Никогда!

Ее голос срывается, и она уходит, опустив голову. Я стою не в силах пошевелиться. Как может Мелани предпочесть молчание правде? Как она может жить, ни о чем не зная? И не желая знать? Почему ей так хочется защитить нашего отца?

И вот, когда я стою в дверном проеме, смущенный и расстроенный, передо мной возникает моя дочь.

– Привет, пап, – говорит она.

И добавляет, увидев выражение моего лица:

– День прошел неважно, да?

Я киваю в знак согласия.

– У меня тоже, – сообщает она.

– Значит, нам обоим не повезло.

К моему величайшему удивлению, Марго обнимает меня крепко-крепко. Я обнимаю ее в ответ и целую в макушку.

По прошествии многих часов, когда я уже давно вернулся домой, меня осеняет.

Я держу в руках записку матери, адресованную Джун Эшби, и перечитываю ее в сотый раз. Потом просматриваю распечатанную из Интернета статью о галерее и о смерти Джун. Донна В. Роджерс… Я знаю, что мне делать. Это очевидно. Я ищу номер телефона галереи на их сайте в Интернете. И проверяю, который у них теперь час.

«В Нью-Йорке пять пополудни. Давай, – говорит внутренний голос. – Давай, тебе нечего терять. Может, ее не окажется на месте или она не возьмет трубку. Ну же, звони!»

После нескольких гудков я слышу приятный мужской голос:

– Галерея Джун Эшби. Чем могу быть вам полезен?

Мой английский давно покрылся ржавчиной. В последний раз я говорил на нем много месяцев назад. Я прошу позвать мадам Донну Роджерс.

– Как мне вас представить?

– Антуан Рей. Я звоню из Парижа, Франция.

– Я могу узнать цель вашего звонка?

– Передайте мадам Роджерс, что я звоню по личному делу.

Я говорю с сильным французским акцентом и испытываю от этого огромную неловкость. Собеседник просит меня подождать на линии.

Потом из трубки до меня доносится решительный женский голос. Несколько секунд я молчу, а потом наконец решаюсь:

– Здравствуйте. Меня зовут Антуан Рей. Я звоню из Парижа.

– Понятно, – говорит она. – Вы наш клиент?

– Хм… Нет, – отвечаю я сконфуженно. – Я не вхожу в число ваших клиентов, мадам. Я звоню совсем по другому поводу. Я звоню по поводу… своей матери.

– Вашей матери? – с удивлением спрашивает она. И добавляет весьма учтиво: – Простите, не могли бы вы еще раз повторить ваше имя?

– Рей. Антуан Рей.

– Рей, – повторяет она после паузы. – А вашу мать звали…

– Кларисс Рей.

На том конце провода так долго молчат, что мне уже кажется, будто нас разъединили.

– Алло?

– Да, я слушаю. Вы – сын Кларисс.

Это утверждение, не вопрос.

– Да, я ее сын.

– Вы могли бы подождать минутку, прошу вас!

– Конечно.

Слышу приглушенные голоса, но слов не разобрать, и шуршание бумаг. Потом трубку берет мужчина:

– Не кладите трубку, я переведу звонок на кабинет Донны.

– Антуан Рей, – повторяет она.

– Да.

– Вам должно быть около сорока, не так ли?

– Мне сорок четыре.

– Все сходится.

– Вы знали мою мать, мадам?

– Мы не были знакомы.

Ее ответ разочаровывает меня, но мой английский слишком неповоротлив для выражения чувств.

Она добавляет:

– Но Джун рассказывала мне о ней.

– И что она говорила о моей матери? Вы можете мне рассказать?

После продолжительной паузы она говорит тихо – так тихо, что мне приходится напрягать слух, чтобы услышать:

– Джун говорила, что ваша мать была единственной любовью в ее жизни.

Загородные дома и поля сменяют друг друга со страшной скоростью, сливаясь в сплошную серо-коричневую ленту. Поезд идет так быстро, что капли дождя не успевают упасть на стекла. Последняя неделя вообще выдалась дождливой – вполне типично для конца зимы. Я мечтаю о средиземноморской жаре, о голубизне и белизне, об изнуряющем зное. О, как бы я хотел оказаться сейчас где-нибудь в Италии, например на Амальфийском побережье (несколько лет назад мы с Астрид там побывали), и ощутить сухой, пыльный аромат сосен, растущих на скалистых уступах, подставить лицо соленому и теплому бризу…