Синий ветер каслания - Юван Николаевич Шесталов

пробившегося сквозь сумрачную листву, засверкало лезвие топора, и белыми птицами полетели щепки. Дерево, казалось, стонало, но продолжало упорно стоять. По гладкой коре скользнула прозрачно-янтарная капля смолы. Сергею на мгновение она показалась слезой. Но пляска топора не прекратилась. Еще удар, еще — и красавица пихта с шумом и треском повалилась наземь. Еще одно дерево убрано с пути. Звенел топор Сергея, летели щепки, как подкошенные, валились и ползучая сосна, и можжевельник, и мелкий пихтач, и ельник. А по откосам холмов, по берегам таежных ручьев падали липа, клен, рябина, ольха, ива, осина, береза и черемуха…

Свалил он и лиственницу— священное дерево манси. На ее ветвях старики развешивали белые и черные тряпочки — знаки жертв, принесенных духам тайги. Почему это дерево священное? Может, потому, что лиственница лучше других выносит и зимнюю стужу, и летние ночные холода, от которых другие деревья страдают больше, чем от мороза? А может, потому лиственница для таежников священна, что она одна веселой воздушной каймой обнимает топкие болота, где надолго замирает жизнь?..

Но когда перед Сергеем могучим богатырем встал сам красавец кедр, рука его дрогнула. Как вкопанный стоял он с приподнятым топором, не решаясь ни ударить, ни опустить свое оружие. Великаном стоял кедр среди тонких и чахлых деревьев. Что остановило Сергея? Может, богатырская стать этого дерева? Мягкую траву топчут люди, не задумываясь, а перед силой — склоняют голову. Не эту ли притчу он вспомнил? Но разве Сергей и его товарищи слабы перед каким-то деревом? Нет! Почему же тогда он оробел? Может, потому, что и это дерево для манси священно? Но Сергей комсомолец. А комсомольцы разве могут быть суеверными? И кто нынче придерживается отсталых обычаев предков?

Где-то на вершине, в колючей зелени ветвей сварливой бабой затараторила ронжа, и в тот же миг кто-то ударил Сергея по голове. Он отскочил от кедра, чуть не бросив топор. Оглянулся вокруг. Товарищей рядом не было. «Кто же подшутил?» — подумал он, озираясь вокруг.

На вершине кедра тревожно затрещали ронжи, откуда-то слетевшиеся к этому дереву, словно почувствовали опасность, нависшую над их кормильцем — вечнозеленым кедром.

Во мху, рядом с Сергеем, лежала большущая шишка. Он поднял ее. Отщипнул смолистую кожуру, и на него взглянули крупные зрелые орехи. И ему показалось, будто они просили его из своей колыбели: «Щелкай нас, щелкай, только батюшку нашегоневырубай!..»

Так вот оно что! В зеленой тени густых ветвей кедра — тяжелые шишки. В шишках — сочные орехи. «Шишки есть — белка есть, белка есть — соболь есть, соболь есть — жизнь есть» — так говорят в тайге. Кедр-начало всех начал. Из кедра охотник может сделать широкие лыжи, и не страшны ему тогда глубокие снега. Выдолбит рыбак из цельного ствола лодочку — и покорны ему широкие плесы. Дерево это не коробится, не трескается и не гниет. Белое и легкое, оно крепко и долговечно… «Стол из кедра всегда полон яствами» — так в народе говорят. Хорошее дерево кедр. Зачем же тогда его губить? Сергей ничего из него делать не собирается. Зачем зря портить такое добро? «Но ведь это дерево стало на пути просеки, — бегут по новой тропе мысли Сергея. — Оставишь кедр — остановится просека. Зачем тогда надо было ее начинать, если останавливаться где-то на середине? Но кедр — для манси священен. Другие народы богаты и сильны железом. Лодки у них железные, нарты у них железные, крылья у них железные. И разве какой-то кедр для них что-то стоит? Только он может помешать их прямой и дальней дороге. Просека из-за него остановится. Не будет просеки — не будет карт. Геологам не пройти. Земля по-прежнему будет казаться гиблой и бесплодной… Хотя красив и вечен кедр — надо его рубить!..»

Засверкало стальное лезвие топора, белыми птицами полетели щепки. Стонало вековое дерево, кричали растревоженные ронжи, из густых ветвей выскочила белка и стрелою полетела на ветку соседнего дерева. А таежное эхо повторяло и стук топора, и плач ронж. Где-то далеко-далеко простонал одинокий филин. Молнией сверкнуло лезвие топора, затрещал таежный богатырь и с громом свалился наземь. Тайга стонала, не понимая, что происходит вокруг.

Сергею стало страшновато. Ему чудилось, что за ним из-за деревьев наблюдают духи. Они, недовольные, готовят ему кару. И в то же время он ругал и стыдил себя в душе, что он, комсомолец, поддается каким-то диким суевериям. Отгонял свои сумрачные мысли. Но, боясь за себя, за свои сомнения, рубил еще сильнее, стараясь заглушить страх. Было ему нелегко. Хотя он — комсомолец, но вековые традиции мансийской тайги, навеянные в детстве рассказами Ильля-Аки и всей его отшельнической жизнью, давали себя знать.

Ильля-Аки… Частенько он брал маленького Сережу к себе в юрту. Юрта эта будто состояла из игрушек. По стенкам висели рыболовные снасти, ружье, лук с колчаном. Ружье было кремневое. К нему были привязаны отвертка, гайки, свистулька для приманки рябчика. Главным среди этих вещей был каменный божок. Знал Сергей: без него удачной охоты не будет. Из-за него Сережа боялся прикасаться к ружью. А так хотелось!.. Зато он без всякой боязни брал в руки лук с тугой тетивой и колчан из кожи оленя, в котором были стрелы с железными острыми наконечниками самых разных размеров и фигур. Одни наконечники напоминали вилки, другие ножи, третьи были с зубцами. Сережа знал назначение каждой стрелы. Те, что в виде ножа, для зверя, стрелами с зубцами стреляют рыбу, когда она плещется в траве во время метания икры. Деревянной стрелой с шаром глушат белку… Много стрел было у деда. Много игрушек. Только не со всеми можно было играть. Сережа знал, что в сундуке, что стоит в углу дома за потемневшей занавеской, есть священные стрелы. Их вынимают только тогда, когда нужно обратиться к богам с молитвой за помощью на промысле. Сережа с Ильля-Аки частенько бывал на промысле. Там тоже все волшебно. Особенно у лесных озер, где ловились жирные золотистые караси. Уха из карася вкусная. Только там чуть-чуть жутковато. На темном зеркале воды лежало и светлое небо, и мрачный безжизненный лес, раскинув на сияющей глади уродливые ветви елей, сосен…

Ночь… Тишина. И вдруг в этой мертвой безжизненной тишине раздается пронзительный стон гагары. Вспугнутая неслышным всплеском подъехавшей лодки, она бросается с кочки в воду, точно злой водяной дух. Стоит заныть одной, как закричит другая. Мгновенье — и воет весь лес, стонет диким голосом озеро. А иногда