Прощай, Византия! - Татьяна Степанова

— Да как же такое возможно, они же были дети! — воскликнула Нина.

— За спиной несовершеннолетних цезарей стояла клика придворных, возглавляемая их матерью — императрицей, мачехой Константина. Но их вина в отравлении тоже была для придворных очевидна: Константину дали яд на пиру, он никогда бы не принял чаши вина из рук мачехи, которую ненавидел, а вот из рук братьев — парнишек, с которыми рос, принял бы безбоязненно. Хотите знать, что произошло дальше?

— Да, хочу. — Нина чувствовала, что это не просто праздный разговор. Павел словно пытался донести до ее сознания какую-то важную мысль, которая не давала покоя ему самому.

— После смерти брата Ираклий и Федор правили совместно тоже очень недолго. В нашей коллекции была монета — золотой гиперпирон императора Константина Погоната, к сожалению, она пропала… Константин был сыном Константина, внуком императора Ираклия, ему тогда было не больше двенадцати лет. Вокруг него во дворце сформировался заговор, и однажды ночью этот мальчик во главе отряда своих телохранителей ворвался в покои своих юных дядей — соправителей и… В общем, расправа с Ираклием и Федором была совершена на его глазах. Подросткам сначала изуродовали лица, отрезав носы, а потом оскопили. Федор истек кровью и умер. Изуродованного Ираклия наутро обезглавили. Их сестер, своих теток-девочек, которым не исполнилось еще и пятнадцати лет, мальчик-император отдал на потеху своим солдатам, их изнасиловали, потом зарезали. Мачеху тоже изнасиловали, потом убили. По легенде после всего, что произошло той ночью во дворце, много лет подряд Константину снился один и тот же сон: ему являлись убитые родичи и подносили ему чаши, полные крови, собранной из своих ран. Предлагали попробовать, пригубить. Он был болен, этот мальчик-император, этот малолетний убийца.., он чувствовал, что сходит от этих своих снов с ума… Однажды, уже взрослым, он не выдержал: сел со свитой на корабль и покинул Константинополь, плюнув в сторону города. Его прикончили собственные рабы — утопили в чане с водой, когда он принимал ванну…

— Неужели такая жестокость возможна?

— Когда на кону стоит большой куш, возможно все, что угодно, Нина Георгиевна.

— Но они же были совсем дети, подростки, как же они?..

— При некоторых обстоятельствах те, кого мы считаем детьми, взрослеют рано. Особенно, повторяю, когда на кону стоит большой куш. В случае с детьми императора Ираклия на кону стояли государство, империя, власть, все богатства Константинополя. Есть вещи, которые невозможно делить даже между близкими родственниками — братьями, сестрами. Такими вещами может владеть и распоряжаться только кто-то один.

Нина молчала. Он сказал сейчас или слишком много, или слишком мало.

— Ну, о чем задумались, Нина Георгиевна? — Павел закрыл футляр — один, другой.

— Скажите, вы разобрались с тем, о чем говорили тогда.., ну, по поводу монет, которые пропали? — спросила Нина совсем тихо.

— Я разбираюсь.., как вы слышали, наверное, вот сейчас, здесь. — Павел обвел кабинет взглядом. — Но до конца еще далеко.

«Он что же, скандал с Ираклием имеет в виду?» — подумала Нина тревожно.

— Как же такое возможно? — повторила она. — В семье, среди родных людей… Родным надо доверять, любить их, так меня всегда учили мама, отец.

— Доверять… Знаете, Нина Георгиевна, я вам расскажу о своей матери. — Павел отошел к окну. — Ближе ее у меня не было человека. Когда-то я тоже рос в этом доме, на этой даче… Так вот, моя мать любила меня и гордилась мной. Когда я после физмата поступил в аспирантуру, она радовалась моим успехам, обзванивала подруг, рассказывала, какой у нее умный гениальный сын… Однако, когда мы оставались вдвоем, стоило мне чем-то поделиться с ней серьезным, волнующим меня, она либо начинала меня учить, либо уличала в чем-то, упрекая. Мать моя сама в жизни ничего не добилась, ей и не надо было добиваться — она жила на всем готовом в этом нашем советском совминовском питомнике, и, когда она слышала от меня же о моих планах, о моих делах, успехах, она.., она одновременно и радовалась за меня, и завидовала мне. Она, продолжая меня любить, находила какую-то особенно болезненную для меня точку и долбила в нее, долбила, доводя меня до исступления. Я видел в ее глазах наслаждение, когда она задевала меня за самое живое, самое больное… Я взрывался, а она, как добрая мать, успокаивала, утешала меня. Кончилось все тем, что я перестал ей доверять, перестал с ней делиться, мы стали говорить только о незначительном, внешнем, как добрые знакомые.

— Так о своей матери говорить грех, — сказала Нина. — И потом.., я уверена, вы были не правы. Вы ошибались.

— Отчего вы так думаете?

— Оттого, что я сама мать и у меня тоже есть сын. Ни одна мать не будет искать болевых точек у того, кого она родила себе на радость.

— Вы талантливый психотерапевт, Нина Георгиевна. — Павел усмехнулся. — Видно, не зря вас сюда пригласили.

— Я вообще-то пришла к вам как раз насчет приглашения — повторного приглашения Екатерины Сергеевны — консультанта-невролога. В прошлый раз, сами понимаете, ничего нам с ней толком сделать не удалось.

— Она, наверное, до смерти испугалась? В какую переделку попала.

— Мы все испугались. Зоя держится молодцом, я бы на ее месте, зная, что по мне стреляли, хотели убить, так бы не смогла.

— Может быть, вы хотите уехать от нас? — спросил Павел. — Вы скажите, это без обид, тут все ясно при такой ситуации.

— Нет, я думаю.., прямой опасности ведь нет.., ну, относительно нет. И потом, сейчас милиция выделила охрану для дома.

— Так вы останетесь с Левой?

— Ну конечно. Но на повторной консультации невролога вынуждена настаивать. А потом, необходимо отвезти вашего племянника в детский неврологический центр и показать дополнительно специалистам.

— Это на ваше усмотрение.

— И потом, снова не могу не напомнить — мне, как врачу, необходимо встретиться с его отцом.

Павел помолчал.

— Ладно, я скажу Косте об этом вашем желании.

— Отчего вы не хотите, чтобы отец навещал Леву?

— Это не я не хочу. Я в этом деле вообще сторона.

— Тогда в чем же дело?

— Константин.., у него были всегда сложные отношения с мужем Евдокии — Марком. Он не мог простить ему одной вещи.

— Женитьбы на сестре?

— Нет, нелюбви к нашей семье. Бунта против всего того, что здесь, в этом доме, всегда считали и до сих пор считают незыблемым. Вы что, уже уходите?

— Да, мне пора в детскую.

— Простите за Ираклия. Он вел себя утром как скотина. Он не уважает женщин, и все потому, что они слишком много для него значат. Он совершенно не способен без них обходиться. Шалеет, теряет над собой контроль.

Нина хотела спросить: «А вы что же — способны обходиться?» — но не стала. Тихонько вышла из кабинета, тихонько прикрыла тяжелую дверь.