Древний человек и океан - Тур Хейердал

Однако в 1953 г. при любезном содействии Эмилио Эстрады (Гуаякиль) нам предоставилась возможность продолжить опыты с бальсовым плотом нормальных размеров в районе залива Плаиас в Эквадоре, где местные рыбаки и поныне используют маленькие, связанные из трех бревен плоты типа бразильской жангады. С помощью рыбаков был построен бальсовый плот из девяти бревен с бамбуковой палубой, чуть поменьше «Кон-Тики», но такой же конструкции. Вместе с Эстрадой и мной на борту находились археологи Рид и Шёльсволд. Снова был поднят прямоугольный парус на двуногой мачте, и между бревнами воткнули шесть гуар: две на самом носу, две на корме, еще две наугад, поскольку они должны были играть роль неподвижных шверцов. Без руля, без гребных или рулевых весел мы вышли под парусом в море, руководствуясь наставлениями, полученными Эстрадой от рыбаков. После некоторых попыток согласованное маневрирование парусом и гуарами на носу и на корме позволило нам лавировать против ветра и в конечном счете вернуться к той самой точке берега, откуда мы вышли. Когда освоишь способ управления гуарами, невольно поражаешься его простоте и действенности. На «Кон-Тики» мы уже установили: если, идя под парусом, вынуть из воды рулевое весло, плот сам ляжет на устойчивый курс под определенным углом к направлению ветра, и этот угол зависит от соотношения погруженной части гуар на носу и на корме. При боковом ветре плот поворачивался вокруг точки опоры, роль которой играла мачта, и, чтобы прекратить поворот, надо было сильнее погружать гуары в той части плота, которая уваливалась, или поднимать гуары на другом конце. На первых порах единственной проблемой было совершить полный поворот и лавировать против ветра, но и эта задача решилась, когда мы подняли рею прямоугольного паруса до места соединения колен двуногой мачты, чтобы она могла свободно разворачиваться в разные стороны. Быстро разворачивая парус и так же быстро изменяя соотношение погруженной части гуар перед мачтой и позади нее в критический момент, когда судно принимало ветер с траверза, мы добились того, что плот послушно выполнял полный поворот и ложился на новый курс, против ветра. После этого оставалось только подправлять гуары, чтобы лавировать в нужном направлении под теми же углами, под какими лавирует обычный килевой парусник (Heyerdahl, 1954[149]).

Итак, теперь нам известно, что нет никаких пределов дальности плаваний аборигенных южноамериканских судов в Тихом океане. Древние жители Эквадора и Перу, которые умели лавировать под парусом на своих вместительных и остойчивых бальсовых плотах, прекрасно освоили морское дело, так что современным исследователям надлежит в корне пересмотреть свое предвзятое отношение к искусству судовождения Андской области. Тогда мы уже не будем поражаться сообщению историков о том, что люди Писарро встретили большой перуанский бальсовый плот с товарами для Панамы, что вместе с моряками на борту находились женщины, что рыбаки, воины и исследователи надолго выходили в далекие плавания в Тихом океане.

Среди поистине выдающихся представителей древних культур Перу были племена, даже целые народы, приросшие душой скорее к морю, чем к суше, и основывавшие свое существование на давней мореходной традиции.

Американский этнолог и специалист по географии растений Картер сказал однажды по поводу независимой эволюции: «Всякий дурак может сделать наконечник для стрелы, но только богу под силу сделать батат». Аргумент этот был призван обратить внимание ученых других областей на исключительное значение биологии при поисках утраченных следов древних мореплавателей в Тихом океане. В этом духе высказывался и другой этнолог — Фердон, когда после археологических раскопок в Восточной Полинезии он произвел тщательное исследование источников, собирая наблюдения первых посетивших острова этой области европейцев. Он записал, что к числу самых интересных найденных им свидетельств относится запись в путевом дневнике Байрона, сделанная на атолле Такароа, расположенном как раз там, куда с наибольшей скоростью подходит Перуанское течение со стороны Южной Америки: «Среди виденных нами на берегу птиц были попугаи и попугайчики, а также дивные голуби, такие ручные, что они подлетали к нам вплотную и часто заходили в хижины туземцев» (Byron, 1764–1766). Попугаи в Полинезии не водятся. Что же до тихоокеанского побережья Южной Америки, то эти птицы сопровождали человека даже в море, судя по акварельной иллюстрации в книге Гумбольдта, где на огромном бальсовом плоту с грузом плодов и других товаров видим сидящего на штаге зеленого попугая. Когда «Кон-Тики» выходил в плавание из Перу, нам подарили попугая; как известно, «Кон-Тики» финишировал в том же архипелаге, в который входит Такароа. Птицы эти были чрезвычайно популярны в Перу; в доевропейских погребениях находят и чучела и перья попугаев. Всякий художник может нарисовать попугая, но только мореплаватели могли доставить неспособную к дальним перелетам лесную птицу за тысячи километров на клочок суши в океане.

Собака еще один биологический указатель людских миграций в Полинезии. Полинезийская собака Canis maori не родственна дикой динго Австралии, дворняжке Юго-Восточной Азии или арктической лайке, зато по найденным на Маркизах скелетным остаткам, собранным в Новой Зеландии шкурам и описаниям первых европейских мореплавателей установлено близкое генетическое родство с упоминавшимися выше аборигенными породами Мексики и Перу. Если свинья и курица, как отмечалось, распространились в Полинезии через Фиджи после того, как обособились маори, то собаку полинезийцы не могли получить из Меланезии, ибо там ее, судя по всему, до прибытия европейцев не было. Плававший вместе с Куком Форстер записал, находясь в самом центре Меланезии: «Вот их домашние животные: свиньи и обыкновенные куры; мы добавили к этому собак, продав им пару щенков, захваченных с островов Общества. Они приняли их с явным выражением высшего удовлетворения, но, так как называли их свиньями (пуаха), мы не сомневались, что собаки здесь совершенная новость» (Forster, 1777[115]).

Маори считают, что собака прибыла вместе с бататом (кумара) во время исходных плаваний с родины их предков. Уайт в труде «Древняя история маори, его мифология и предания» показывает, что воспоминания о собаке и батате восходят к временам, предшествующим выходу предков маори в море к их последующей полинезийской обители. По преданию, предки у себя на родине срубили «деревья с легкой древесиной и собрали бревна в истоках реки Тохинга. Они связали вместе бревна лианами пирита и веревками и сделали очень широкий плот (моки)». Далее, они «построили дом на плоту и припасли в нем много продовольствия, корни папоротника, кумару и собак» (White, 1889[317]).

Открывая в 1961 г. этноботанический симпозиум на X Тихоокеанском конгрессе в Гонолулу, председатель симпозиума ботаник Барро предложил заново пересмотреть все наличные свидетельства о родстве и распространении флоры тихоокеанских островов с учетом новых указаний, что аборигенные мореплаватели на плотах могли пересечь океан между Южной Америкой и Полинезией до прибытия европейцев.

Данная глава представляет собой дополненную версию статьи, первоначально опубликованной под названием «Флористические свидетельства доколумбовых контактов с Америкой» в «Antiquity» (т. 34, 1964).