Флэшмен на острие удара - Джордж Макдональд Фрейзер

Путешествие по пустыне заняло пять дней: не слишком утомительно, пока движешься, зато по ночам — адский холод. Дромадеры со своими погонщиками из местных шли бодрым шагом, покрывая за день миль сорок или около того. Пару раз вдалеке, на низких каменистых барханах, мы замечали конных, и в первый раз мне довелось услышать имена типа «Каззак» и «Турка», но на опасное расстояние они не приближались. Впрочем, в последний день пути большое их количество приблизилось к нам, но вело себя весьма мирно, так как это были жители приаральского побережья, которых русские давно приучили к порядку. При виде их меня посетило странное ощущение, что они мне знакомы — эти смуглые лица с крючковатыми носами и топорщащимися усиками, грязные тюрбаны вокруг голов, и подпоясанные халаты живо напомнили мне Северную Индию и афганские горы. Я заметил, что не без задней мысли поглядываю на улан и казаков, даже на Игнатьева, едущего с другими офицерами во главе каравана. «Это совсем не ваш народ, ребята, — думал я, — зато мне с ними обходиться не впервой». Странная штука — проделать сотни миль по пустыне, по чужой стране, удаляясь от родины, и вдруг поймать себя на том, что ты вдыхаешь воздух и думаешь: «Вот и дом». Если вы англичанин и служили в Индии, то поймете, о чем я.

Ближе к вечеру мы, преодолев еще одну солончаковую низменность, оказались на омываемом волнами берегу моря, вода в котором была такой синей, что я пробормотал в бороду: «Таласса или Талатта, как же его звали?» — так это походило на океан, который греки старины Арнольда увидели после своего долгого похода.[88]Я вдруг закрыл глаза и услышал голос своего учителя, раздающийся теплым летним вечером в Рагби, и запах свежескошенной травы, влетающий в открытые окна, и крики фагов, играющих в крикет на лужайке. Оттуда воспоминания переносят меня в благоухающие сеном поля в окрестностях Ренфрью, я ощущаю тело Элспет, теплое и податливое; птицы щебечут в кустах над рекой, лошадки щиплют травку. И было это так сладко и мучительно, что я застонал в голос, а на глаза навернулись слезы. Тут чей-то хриплый бас как гаркнет по-русски: «Aralskoe More!»[89]— и сказка кончилась. Лишь нещадно палящее азиатское солнце, давящие на кисти и лодыжки цепи, да плоские чужие лица вокруг. Я понял, что мои мысли о доме были иллюзией, что я нахожусь в далекой, враждебной стране.

На берегу располагался большой военный лагерь, на рейде которого дымил шустрый пароходик. Все остановились, ожидая, пока Игнатьева с почетом примет группа высокопоставленных офицеров — хотя он был всего лишь капитаном. Я, конечно, и раньше догадывался, что граф — большая шишка, но видя, как они перед ним расстилались, можно было подумать, что это кузен самого царя, не меньше (может, так оно и было, кто знает?).

Тем же вечером нас погрузили на борт парохода, и я настолько был измотан путешествием, что отрубился сразу же. А наутро впереди показался берег со свежевыстроенным деревянным пирсом и впадающая в море могучая река. Насколько хватало глаз, простирались палатки. Там был другой пароход и полдюжины пузатых деревянных транспортов, и большой военный корабль — все они стояли на якоре между пирсом и устьем реки. На далеком берегу слышалось пение горнов, и всюду копошились люди: меж палаток, на пристани, на кораблях; раздавался гул голосов, среди которого военные оркестры играли бравурные марши. «Вот их армия, — подумал я. — Или большая ее часть. Вот их афганская экспедиция».

Я спросил у одного из русских матросов, что это за река; тот ответил: «Сырдарья» и, указав на большой, окруженный бревенчатым частоколом форт, расположившийся на господствующей над рекой возвышенности, добавил: «Форт Раим». [XXXV*] Потом один из казаков с проклятьем отпихнул его, а мне посоветовал прикусить язык.

Нас высадили при помощи лихтеров, и на берегу построилась очередная блестящая делегация, приветствуя нашего графа, которому ординарец подвел лошадь. Вокруг кипела работа: разгружались трюмы, сновали туземные рабочие, на которых русские унтера поругивались, махая плеткой, на берегу строились на скорою руку деревянные навесы. Я наблюдал, как лебедка поднимает зарядные ящики, которые затем полуголые шайки местных оттаскивают прочь; весь причал был завален мешками и сундуками. Все это как две капли воды напоминало причал в Новом Орлеане, за исключением того, что город тут вырос временный, из хижин, палаток и тентов. Зато людей тут было такое же множество, все они суетились и работали в поте лица, и дух деловитости буквально витал в воздухе.

Игнатьев прирысил к тому месту, где я сидел между своих казаков. По его знаку меня подняли и повели сквозь толчею по длинному, пологому склону в крепость. До нее оказалось дальше, чем я рассчитывал. Около мили. Перед громадой форта, как на ладони, прямо на морском берегу расстилался лагерь. У подножья крепости мы остановились, и ординарец, указывая на далекие линии пикетов, стал называть полки: Новороссийский драгунский, Румянцевский гренадерский, Астраханский карабинерский и Аральский гусарский, как помнится. Игнатьев, заметив, что я изучаю лагерь, подъехал и заговорил со мной в первый раз по выезду из Арабата.

— Смотрите, — говорит он своим леденящим шепотом, — и запоминайте. Следующим англичанином, который увидит их, будет ваш часовой на стенах Пешавара. И пока вы глядите, обратите внимание вот сюда, чтобы узнать, какая судьбы ожидает всех, кто осмелится противустать Его Величеству царю.

Я посмотрел в указанном направлении, вверх по холму, и оцепенел. Сбоку от ворот форта возвышалась череда деревянных виселиц, и на каждой висела человеческая фигура — хотя многие из них трудно было сразу распознать как человеческие. Некоторых повесили за руки, других за ноги, лишь одного или двух везунчиков — за шею. Часть тел уже почернела и иссохла на солнце, по меньшей мере один из казненных был еще жив и слабо дергался. Жуткий аромат падали плыл по чистому весеннему воздуху.

— Те, кто не способен учиться, — говорит Игнатьев. — Бандитская шваль и мятежники Сырдарьи, не понявшие священной миссии Российской империи. Быть может, когда берег их реки украсится достаточным количеством таких вот экспонатов, они чему-нибудь да научатся. Единственный способ образумить непокорных. Не правда ли?

Он развернул лошадь и мы все потащились следом за ним к форту. Крепость оказалась больше, намного больше, чем я ожидал, — этакий квадрат с шириной стен в добрых двести ярдов, с бревенчатым частоколом высотой в двадцать футов, а на одной из сторон бревна уже были заменены грубо тесаным камнем. Над крышей караулки реял стяг с русским орлом, гренадеры-часовые приветствовали нас у ворот. Игнатьев влетел внутрь, я же, звеня цепями и ковыляя, оказался на просторной площади, по периметру которой располагались пристроенные к стенам бараки и двухэтажный административный корпус. На плацу упражнялись солдаты. Это был самый настоящий форт, как те, что строились в семидесятые на американском фронтире. Нашлось тут даже место нескольким хижинам, выполнявшим, как я подозревал, роль квартир для офицеров.