Не боярское дело - Сергей Александрович Богдашов

и сюртук у меня серьёзный. С очень неплохой защитой. Из тех, что приятель Левинсона – младшего изобрёл. Но за спиной у меня Дарья и Аю. И вот Аю-то ни разу не боевой маг.

Короче, моего ответного удара той же Молнией Вадбольский не пережил.

Убедившись, что правки не требуется, я посмотрел на голеньких детишек. Оказалось, что это всё же девочки. Лет десяти – двенадцати. С плоскими мальчиковыми фигурами. Похоже, близняшки, а может и нет. Для меня и взрослые японцы ещё недавно все на одно лицо были, а уж подростков мне и вовсе не отличить. Оглядев разложенный на столе ассортимент, я чуть не присвистнул от удивления. Плётка, наручники, кляпы и несколько фаллоимитаторов угрожающих размеров. Непонятно, куда их этот извращуга собирался такой мелкотне засовывать.

Нащупав в кармане пару золотых монет я кинул их на стол.

– Берите деньги и бегите домой. И передайте, чтобы хозяин сюда пришёл, – распорядился я на своём не самом лучшем японском.

Часто кивая и испуганно косясь на труп, девочки собрали раскиданную одежду и бочком – бочком выскользнули в коридор. Пару минут я слышал, как кто-то с ними говорит в коридоре визгливым голосом, а потом в купальню зашёл молодой худощавый японец в довольно потрёпанной одежде.

– Ты хозяин? – повернулся я к японцу, склонившемуся в низком поклоне.

– Да, господин, – ответил тот приятным баритоном.

– Не верю, – ещё раз пробежался я взглядом по его одежде и обуви, а попутно уловил разницу в звучании голоса, – Позови настоящего хозяина или я сейчас сожгу ваш дом, – с трудом справился я с построением фразы на ещё плохо освоенном мной языке.

Пятясь задом, японец исчез за дверями и после минуты визга в коридоре к нам заплыл низкорослый пузан, этакий колобок на ножках в дорогой шёлковой одежде, украшенной серебряной вышивкой.

– Слушай меня внимательно и передай остальным хозяевам, – не стал я сомневаться на этот раз, вижу ли я хозяина заведения, – Императрица Аюко и князь Рюдзин повелевают. Продажа опия с сегодняшнего дня запрещена. Ослушавшимся – казнь, деньги от продажи их имущества – в казну.

Я сделал паузу, а толстяк, сообразив, кто к нему пожаловал, бухнулся ниц.

– Аю, какой в Японии возраст согласия? – повернулся я к жене, задав вопрос на русском.

– Тринадцать лет. Давняя традиция. Так всегда было, даже до войны.

– Гхм, – прокашлялся я, прилично очумев от услышанного. Гадские японцы! Везде у них сюрпризы! – К интимным услугам девушек моложе пятнадцати лет не привлекать, – пришлось мне на ходу искать компромиссное решение между японскими традициями и своим желанием повысить возраст проституток хотя бы лет до шестнадцати, – Сколько эти две стоили, что вышли отсюда?

– По сто йен за каждую, – пропищал толстяк и его визгливый голос я опознал сразу.

– Десять рублей серебром на наши. Недорого, а с учётом престижного заведения в центре Токио, так вообще копейки, – прокомментировал я на русском, – За тех, кто будет найден моложе четырнадцати лет – штраф в казну по пять тысяч йен за каждую. Хорошо меня понял? – добавил я уже на японском.

Японец часто закивал.

– Вот этот понял меня плохо, – указал я на труп Вадбольского, – Доставишь его в русское представительство.

Японец припал к полу так низко, что я удивился. Какой талант, однако, с его-то пузом и в блин расплыться.

– Спасибо, – еле слышно прошептала Дашка, когда мы вышли на улицу.

* * *

Вечер следующего дня.

До самого вечера мы боролись с непогодой.

В Японии есть синоптики, но все они были приписаны к морским портам или к японскому флоту. Тут стоит отдельно заметить, что синоптики именно были.

Отдельно взятый метеорологичекий пост, даже если он пережил время смуты, особой пользы не принесёт. Показания барометра мы и без него знаем. Для организации полноценной службы стране нужна сеть станций и связь между ними.

На вынужденную посадку мы пошли в Сёндае.

Сильнейший арктический циклон принёс с севера холод и осадки.

Больше четырёх часов наши дирижабли боролись с ветром. Это сопровождалось жуткой болтанкой и неприятными скрипами, почти что скрежетом, доносящимся со всех сторон и вызывающим содрогание гондолы.

Казалось, северный исполин накопил силы за время мягкого начала зимы и решил разом обрушить всю свою мощь за оставшиеся дни уходящего года.

Потом началось обледенение.

Если бы не порывистый ветер, который словно кулаками без устали стучал по дирижаблю, срывая с него целые пласты льда и заставляя дрожать весь корпус, то до Сёндая мы бы не дотянули.

Приземлялись мы спешно и довольно жёстко. Дирижабли с каждой минутой становились всё тяжелее и начали терять манёвренность.

Мы в темпе отстрелили аварийные якоря и все кинулись помогать пилотам. Я тоже побежал на помощь и даже вбил один из стальных клиньев в землю, перехватив освободившуюся кувалду у второго пилота. К вбитому мной клину тут же пристегнули дополнительную расчалку и вскоре в гондоле взвыли лебёдки, до звона вытягивая стальные многожильные пряди тросов и ещё сильнее прижимая наш дирижабль к земле.

– А где гвардейцы? – оглянувшись, я заметил, что все побежали теперь помогать дирижаблю охраны.

– Разоблачаются. Ещё бы пара минут и они пошли бы на десантирование, – ответил мне пилот с этого дирижабля, – Мы чуть ли не брюхом уже скрести начали. Говорил я им, что нельзя в перегрузке идти, так нет же. Втихаря боеприпасы притащили, вояки хреновы. В следующий раз над морем их выкину.

В Сёндае мы проторчали двое суток. До Акиты тут всего ничего, километров под триста, но все дороги идут через горы, а там снега выпало чуть ли не по пояс. Поэтому от идеи про наземное передвижение пришлось отказаться.

Чтобы я не бесился и не бегал по потолку Аю догадалась занять меня чтением книг. Точнее, читала-то она, а я слушал её под кофе с коньяком и впитывал культуру Японии, заодно совершенствуя понимание на слух чужого языка. После того, как Дашка мне мягко заметила, что пить кофе на ночь – это плохо и вредно, я, как всегда, не стал с ней спорить и дальше продолжил пить коньяк уже без кофе, наслаждаясь японской поэзией.

На горе на Цукуба,

Где живут среди пиков орлы,

Среди горных отрогов,

Где струятся в горах родники, -

Зазывая друг друга,

Девы, юноши вновь собрались

У костров у зажжённых,

Будут здесь хороводы водить,

И чужую жену буду я здесь сегодня любить,

А моею женою другой зато будет владеть.

Бог,