Поэтому птица в неволе поет - Майя Анджелу

– Даже не знаю, мам.

– Чешется? Вагина чешется? – Она оперлась на локоть, затушила сигарету.

– Нет, мам.

– Значит, это не вши. Их не пропустишь.

То, что у меня нет «крабиков», меня не расстроило и не обрадовало, я лишь мысленно взяла на заметку: разобраться с ними в следующий визит в библиотеку.

Она бросила на меня пристальный взгляд, и только человек, близко знакомый с ее лицом, заметил бы, как ослабли ее мышцы, и понял бы, что это признак тревоги.

– Надеюсь, у тебя не венерическое заболевание?

Этот вопрос был задан почти в шутку, однако, хорошо зная маму, я была ошарашена.

– Что ты, мамуля, конечно, нет. Какой вопрос жуткий.

Я уже приготовилась вернуться к себе в комнату и терзаться сомнениями в одиночестве.

– Сядь, Рити. Передай мне еще сигарету. – На миг мне показалось: она подумывает, не рассмеяться ли. На этом бы все и закончилось. Если бы она рассмеялась, я бы ей больше никогда и ничего не рассказала. Своим смехом она облегчила бы мне возможность принять и собственную неприкаянность, и безжалостность других. Но мама даже не улыбалась. Лишь медленно затягивалась, удерживала дым за надутыми щеками и только потом выпускала.

– Мам, у меня что-то растет на вагине.

Вот, сказано. Скоро узнаю, предстоит ли мне стать ее бывшей дочерью и повезет ли она меня в больницу на операцию.

– Где именно на вагине, Маргарита?

Ого, дело плохо. Не «Рити», или «Майя», или «дочь». «Маргарита».

– С обеих сторон. Внутри.

Я не заставила себя добавить, что речь идет о кожистых складках, что появились они довольно давно. Это ей придется из меня вытягивать силой.

– Рити, иди принеси мне большой «Уэбстер» и бутылку пива.

Оказалось, ничего серьезного. Я снова стала «Рити», она попросила пива. Если бы все было так ужасно, как мне представлялось, она попросила бы виски с водой. Я принесла толстенный словарь, который она подарила на день рождения папе Клидделу, положила его на кровать. Матрас просел под его весом, а мама развернула ночник, чтобы свет падал на страницу.

Когда я вернулась из кухни и налила ей пива – именно так, как она учила нас с Бейли его наливать, – она похлопала по одеялу.

– Садись, дочка. Прочитай. – Пальцы ее помогли моему взгляду отыскать: «ВУЛЬВА». Я начала читать. Она сказала: – Нет, вслух.

Описание было внятное, речь шла о нормальном явлении. Пока я читала, мама потягивала пиво, а когда я закончила, она еще раз объяснила все простыми словами. Облегчение растопило страхи, они каплями скатились по щекам.

Мама вскочила, крепко меня обняла.

– Тревожиться не о чем, доченька. Такое происходит со всеми женщинами. Естественная вещь.

Я поняла, что можно сбросить тяжкий-тяжкий груз с души. Я заплакала, опустив лицо на согнутую в локте руку.

– А я подумала, что превращаюсь в лесбиянку.

Она погладила меня по плечу – я поняла, что она все еще низко склоняется надо мной.

– В лесбиянку? Да откуда тебе мысль-то такая пришла?

– Ну, эти штуки выросли на… вагине, и голос такой низкий, ступни огромные, а еще ни попы, ни груди – ничего. Ноги совсем тощие.

Тут она рассмеялась. То, что смеется она не надо мной, я поняла мгновенно. Вернее, надо мной, но потому, что я ее чем-то очень порадовала. Смех оборвался, когда она вдохнула дым, но потом опять вырвался наружу. Я из вежливости тоже хихикнула, хотя мне было совсем не смешно. Просто некрасиво смотреть, как человек чему-то радуется, и не показывать, что ты разделяешь эту радость.

Отсмеявшись, мама рассыпала еще пригоршню коротких смешков, а потом повернулась ко мне, утирая глаза.

– Я давным-давно порешила, что у меня будут мальчик и девочка. Бейли – мой мальчик, а ты – моя девочка. Этот, наверху – Он никогда не ошибается. Он даровал тебя мне, чтобы ты была моей девочкой, а значит, ты – девочка. Иди-ка умойся, выпей стакан молока и ложись спать.

Я ее послушалась, однако скоро обнаружила, что новообретенная уверенность не столь велика, чтобы ею можно было заполнить провал, оставленный былой тревогой. Уверенность эта звякала в мозгу, точно монета в жестяной кружке. Я стерегла ее пуще глаза, но за пару недель она обесценилась окончательно.

Одна моя одноклассница – она жила вместе со своей матерью в дамском пансионе – однажды задержалась на улице до его закрытия. Она позвонила мне по телефону и спросила, нельзя ли у нас переночевать. Мама позволила с условием, что моя подруга позвонит от нас своей маме.

Когда она пришла, я встала с постели, и мы обе пошли на кухню на верхнем этаже варить горячий шоколад. Оказавшись у меня в комнате, мы предались ехидным пересудам про подруг, хихикали над мальчишками, ныли, какая скука учеба и как тоскливо жить. Непривычное ощущение – чужой человек в моей кровати (я никогда не спала ни с кем, кроме бабушек) – и фривольное хихиканье в поздний час заставили меня позабыть об основах гостеприимства. Подруге пришлось мне напомнить, что ей не в чем спать. Я ссудила ей одну из своих ночных сорочек и глядела без интереса и любопытства, как она стягивает одежду. На первых стадиях раздевания меня совсем не смущало ее тело. А потом, внезапно, на кратчайший из мигов, я увидела ее груди. И остолбенела.

Формой они оказались как светло-коричневые поролоновые накладки – только были настоящими. В тот миг для меня будто ожили все обнаженные женщины, которых я видела на картинах. Если свести все к одному слову, груди ее были красивы. Целая вселенная отделяла то, что было у нее, от того, что было у меня. Она выглядела женщиной.

Сорочка моя оказалась ей тесновата и сильно длинна, и, когда подруга надумала посмеяться над тем, как нелепо в ней выглядит, я вдруг обнаружила, что меня чувство юмора покинуло безвозвратно.

Будь я постарше, я бы, наверное, подумала, что взбудоражили меня и эстетическое восприятие красоты, и чистая зависть. Но тогда, в нужный момент, обе эти мысли не пришли мне в голову. Я знала одно: меня вывел из равновесия вид женской груди. А значит, хладнокровно-небрежные слова маминого объяснения – тому уже несколько недель – и медицинские термины из словаря Уэбстера не меняют того факта, что в конечном итоге со мной все же что-то не так.

Я кубарем скатилась в чулан душевных терзаний. Тщательно обследовав свое тело в свете того, что я читала и слышала про тех, кого называют коблами и ковырялками, я пришла к выводу, что никаких внешних признаков не имеется: я не ношу брюк, не широкоплеча, не занимаюсь спортом, не хожу мужским шагом, и мне не хочется прикасаться к женщинам. Я хотела быть женщиной, но теперь мне казалось, что в их мир вход мне заказан навеки.

Мне нужен парень. Отношения с парнем прояснят мои отношения с миром. А главное – с самой собой. Если парень мною заинтересуется, он тем самым проложит мне путь в этот странный экзотический мир женственности и жеманства.