Слепой. Я не сдамся без боя! - Андрей Воронин

— Стрельбу в парке затеял ты, — напомнил генерал. — Нервы не выдержали, что-то почудилось, вот и сорвался… И задание провалил. А теперь заговариваешь мне зубы.

— Тогда бы я сказал, что они первыми начали в меня палить, — резонно возразил Глеб. — И вообще, что же это получается: опять у вас я кругом виноват?

— А кто же еще? — хладнокровно парировал Потапчук. — Как ты правильно подметил, нас в этом деле всего двое: ты да я. Кто же, если не ты?

— Вы, товарищ генерал.

— Не понял, — строго произнес его превосходительство.

— Да что ж тут непонятного-то, господи! Не пейте вы больше этот коньяк, ей-богу, невозможно же работать… Если легенду бомбиста Стрельникова теоретически мог расколоть любой человек, обладающий для этого необходимыми возможностями, то в случае с Залиной Джабраиловой все чуточку сложнее. Чтобы так ловко ее мне подсунуть, нужно было, как минимум, знать, кто я такой — кем и на кого работаю, как выгляжу, на чем езжу, какое задание выполняю в данный момент… А кому, кроме вас, это известно?

— Никому, — озадаченно ероша шевелюру, признал Потапчук.

— Вот это и есть вторая причина, по которой версия об отвлекающем маневре не кажется мне достойной внимания, — заключил Глеб.

Они немного помолчали, каждый по-своему думая об одном и том же.

— Значит, завтра, — сказал, наконец, Федор Филиппович.

— В полдень, — уточнил Глеб. — Ну, плюс-минус…

— Естественно. Ты сейчас куда — домой?

— Нет. Это ж с утра опять прощаться, снова что-то врать, а потом еще приводить себя в соответствие с обстановкой… Я здесь заночую. Хочется еще немного посидеть за компьютером, проверить кое-что…

— Какие-то конкретные мысли? — заинтересовался генерал.

— Да нет, наоборот, смутные сомнения, — сказал Глеб. — Как будто сел на гвоздь и не пойму: то ли там, снизу, и вправду что-то колется, то ли это мне мерещится… Может, вас сначала подвезти? Компьютер никуда не убежит, спать я все равно не собираюсь…

— Нет, — внезапно приняв удивившее его самого решение, отказался Потапчук. — Я, пожалуй, посижу тут, с тобой. Если не помешаю, конечно.

— Не помешаете. Только вам бы выспаться…

— А я, если что, прямо тут, на диванчике.

— Я свет буду жечь, — предупредил Глеб. — И курить.

— Ничего, — сказал Федор Филиппович, — кури на здоровье, я привык. Тебе бы самому поспать не мешало.

— На том свете отосплюсь, — легкомысленно ответил Глеб.

Федор Филиппович промолчал. Сиверов тоже не стал забирать обратно свои слова, но оба почти синхронно подумали, что, учитывая обстоятельства, перспектива хорошенько выспаться на том свете для него может оказаться не столь уж отдаленной.

* * *

Макшарип отложил паяльник и аккуратно, чтобы не повредить, отодвинул в сторону собранное устройство. Теперь настала очередь пакета. Заглянув вовнутрь, дагестанец увидел там два обернутых бумагой увесистых брикета. Упаковка была фабричная, украшенная с раннего детства знакомым каждому жителю постсоветского пространства блеклым синевато-белым орнаментом и надписью: «Дрожжи пищевые».

Дагестанец извлек один брикет из пакета и развернул упаковку. То, что лежало внутри, действительно напоминало дрожжи, хотя имело другой, не коричневатый, как у дрожжей, а холодновато-серый оттенок. Макшарип знал, что это. На ученом жаргоне военных химиков и саперов данное вещество именовалось пластифицированной диперекисью ацетона; не умея выговорить это труднопроизносимое и никому не нужное название, Макшарип, как и все вокруг, говорил о нем просто: пластиковая взрывчатка.

Эта занятная субстанция имела одно интересное свойство: взрыв получался тем мощнее, чем сильнее ее удавалось спрессовать перед употреблением. Дагестанец потыкал в брикет пальцем. Брикет был плотный, как подсохшие дрожжи, за которые должен был, по замыслу, сойти при поверхностном осмотре. Весил он, на глаз, около килограмма; произведя нехитрый подсчет, Макшарип задумался. Два килограмма этой дряни в пересчете на тротиловый эквивалент — это немало, но и не так много, чтобы разрабатывать сложную и рискованную операцию ради такой мелочи. Пострадавшие, конечно, будут, особенно если взрыв прогремит в битком набитом вагоне. Но мобильная связь работает далеко не на каждом перегоне; скорее всего, Залину взорвут на станции, а это еще уменьшит и без того не слишком внушительное число потенциальных жертв.

Значит, главный заряд будет в грузовике. Воистину, все гениальное просто! Настроение у москвичей сейчас такое, что, даже если в метро громко хлопнуть в ладоши, толпа немедленно устремится к эскалаторам, топча упавших. А когда они, панически блея, как стадо напуганных внезапно разразившейся грозой баранов, хлынут на поверхность, в гуще толпы взорвется под завязку набитый гексогеном грузовик…

Дагестанец усмехнулся: был Саламбек Юнусов правой рукой Черного Араба или не был, неизвестно, но уроки Хаттаба он усвоил крепко. Этот фокус придумал именно Хаттаб; правда, он говорил не о метро, а о здании — желательно, общественном, но какая разница? Метро — тоже общественное здание, вроде вокзала, только под землей…

Уважаемый Саламбек уже однажды воспользовался этим трюком, взорвав припаркованный напротив захваченной его людьми студии кабельного телевидения автомобиль в тот самый момент, когда подъехавшие спецназовцы уже выгрузились из автобуса, но еще не успели рассредоточиться и залечь. Что ж, независимо от того, в каких отношениях этот человек находился с покойным Хаттабом, в изобретательности и дерзости ему не откажешь…

Он поднял на Фархада затуманившийся, обращенный внутрь себя взгляд. Макшарип почти не видел напарника: ему вдруг живо представилась сидящая в соседней комнате Залина. Очутившись среди единоверцев, она снова надела хиджаб; честно говоря, Макшарипу было трудно судить, какой из двух образов ей больше шел — традиционный, с хиджабом, или современный, с короткой стрижкой. Одно он знал наверняка: то, как Залина будет выглядеть завтра после полудня, если все пойдет по плану Саламбека Юнусова, не понравится никому, в том числе и всемогущему Аллаху. Макшарипа мучил вопрос, которым он никогда прежде не задавался: что больше порадует всемогущего — сотня убитых иноверцев или одна спасенная мусульманка? В краткий период затишья между двумя войнами, когда Чечня жила по законам шариата, являя собой жутковатый пример того, во что можно превратить даже самую праведную веру, отдав ее на откуп бандитам, Макшарипу довелось перекинуться парой слов с муллой, который был настолько стар, что уже ничего не боялся. Некоторые утверждали, что он просто выжил из ума и оттого неспособен держать язык за зубами, но Макшарип в этом сильно сомневался. Так вот, на этот вопрос старый мулла ответил бы однозначно: одна спасенная душа лучше тысячи погубленных. Потом его убили наемники-арабы, но к делу это уже не относится…

— Что? — спросил Фархад, слегка напуганный его тяжелым, неподвижным взглядом.

— Давай, — спохватившись, что забыл о самом главном, сказал Макшарип.