Безупречные создания - Елена Михалёва

какое-то время. А ещё девушку заинтересовала мысль о том, что принимать пищу здесь ей будет проще, чем в институте, потому что в поезде её попросту некому травить. Поэтому пообедала она с аппетитом под одобрительным взглядом отца.

В Селивановское они прибыли глубокой ночью. Но слуг о возвращении батюшки барина уведомили телеграммой заранее. На станции их встретил экипаж. Кучер Прохор ловко подхватил их чемоданы. Он и не думал скрывать своей радости, что хозяин вернулся раньше намеченного. Так бы и болтал без умолку всю дорогу, если бы отец не осадил его, сказав, что утомился с дороги и без его болтовни. Но сама же Лиза с удовольствием бы послушала новости, несмотря на усталость.

К их приезду в доме спешно прибрались. В окнах горел свет. Никто не спал, несмотря на поздний час.

Едва экипаж въехал на подъездную дорожку, как залаяли собаки.

– Едут! – закричал кто-то со стороны дома. Кажется, это была горничная Глаша, подвижная и весёлая женщина средних лет, которой доводилось присматривать за Лизой в детстве, когда она сама ещё была девчонкой.

Слуги высыпали на крыльцо. Бельская прильнула к окошку на дверце, чтобы убедиться, что все на месте. Все, кого она любила и к кому привыкла, живы и здоровы.

– Фёдор Палыч! Лизавета Фёдоровна! С приездом, любезные вы наши! – радостно закудахтала грузная повариха Надежда. Прижала руки к груди, прослезившись. – Лизавета Фёдоровна, как похорошела за год, голубушка моя! Глаз не отвести!

– Сплюнь, Надя, и по дереву постучать не забудь, – весело усмехнулся Прохор.

Повариха со всем суеверным рвением простой крестьянки заспешила выполнять слова кучера, пока прочие слуги разбирали чемоданы.

– Полно толпиться, – сухо проворчал отец. – Завтра налюбуетесь на Елизавету. Час поздний. Глаша, отведи её отдыхать.

Глафира была женщиной долговязой, конопатой и не складной. Однако глубоко сердечной. А ещё послушной. Любую волю батюшки барина она всегда исполняла кротко, без лишних вопросов.

– Глашенька, – Лиза подхватила горничную под руку, – душа моя. Ну как вы тут справляетесь?

– Да без перемен. Я по вам страшно тосковала, Лизавета Фёдоровна. – Голос у Глафиры был чуть хрипловатый из-за перенесённой в детстве инфекции, но такой ласковый и добрый, что Лиза отчётливо осознала, что теперь она дома и более ничего ужасного случиться не может. – Без вас всё не то. И дом пустой. И на душе тревожно.

Они вместе переступили порог.

Внутри сладко пахло пирогами. Тепло и уютная деревенская тишина окутали девушку со всех сторон. Дом будто обнял Лизу, едва она оказалась внутри. От этого сделалось радостно. Здесь не то что в Петербурге. Жизнь совсем иная.

– Ужинать хотите? – тихо спросила Глаша, пока они поднимались по лестнице на второй этаж. – Я вам молочка с пирожком принесу. Надя вот только что из печи вынула.

– Я с удовольствием, – ласково ответила Лиза.

Ей и вправду захотелось горячих домашних пирожков. Она думала о них всё время, пока готовилась ко сну в своей комнате. Но к тому моменту, как Глафира принесла поднос с ужином, девушка уже крепко спала, измотанная дорогой и тяжкими переживаниями.

В её небольшой уютной спаленке с зелёными стенами и белой изразцовой печью ей спалось спокойнее, чем в стенах института. Её не мучили кошмары, а в тенях не мерещились убийцы. Она не видела во сне ни своих мёртвых подруг, ни убитого на дуэли Николя.

Лизе снился Алексей. И утром она проснулась со счастливой улыбкой на губах. А ещё с мыслями о её милом докторе, который так прекрасно позаботился о ней. Ведь только благодаря его настойчивости отец приехал и забрал её. Лизе хотелось поскорее передать Алексею свою благодарность. А ещё любовь, которую она отрицать более не могла, но и совершенно не понимала, чем могут обернуться их взаимные чувства. Особенно из-за сказанного отцом про учёбу за границей.

Бельская сладко потянулась в кровати. Она старалась не думать о плохом. Отсрочить все терзания. Притвориться ненадолго, что ничего не произошло.

Медовый солнечный свет лился сквозь неплотно закрытые кремовые шторы с цветочным узором. На покрытой лаком старинной мебели отсвечивали блики. При желании здесь едва ли не каждой поверхностью можно было пускать солнечные зайчики.

Лиза обожала свою комнату, несмотря на то что она могла кому-то показаться тесной. Близко к печи вдоль стены стояла её кровать с высокими столбиками. Возле одного окна – письменный стол-бюро. Возле другого – французский туалетный столик с зеркалом на изящных резных ножках. Перед ними – стулья с мягкими сиденьями. Между столами втиснулся двухместный диванчик для чтения. Центром комнаты служил громадный круглый ковёр. Он до сих пор хранил тонкий запах розового масла, которое Лиза когда-то здесь пролила. В дальнем углу за деревянной ширмой прятался грузный расписной гардероб. По обеим сторонам от двери возвышались два плотно набитых книжных шкафа. А у противоположной от кровати стены стояло ореховое фортепиано с латунными подсвечниками и костяными клавишами, но, чтобы поиграть на нём, требовалось разрешение отца.

На стенах висели пейзажи маслом в овальных рамах. От всех них отличался портрет над фортепиано. На нём была изображена молодая светловолосая женщина в вечернем платье. Глаза у неё были большие и печальные. А маленькие руки, как запомнилось Лизе, всегда были теплы и ласковы.

Это был портрет её покойной матери, Марии Бельской. В кабинете отца имелась их совместная фотография в оттенках сепии, но на портрете маменька нравилась Лизе куда больше, чем на фото. Возможно, художник ей польстил. Но Лизе это было совершенно безразлично. В её воспоминаниях мама оставалась именно такой. Детская память услужливо стёрла те дни, когда Мария в изнеможении умирала от пневмонии.

Был в комнате ещё один портрет – отцовский, в военной униформе. Но его Лиза повесила за ширмой у гардероба. Так, чтобы пореже им любоваться, но всегда иметь возможность убрать ширму и продемонстрировать картину на самом центральном месте в помещении.

С портрета папенька смотрел так же осуждающе, как и в жизни. Тут уж даже художник ничего поделать не смог.

И всё же к папеньке Лиза ощущала глубокую, сердечную привязанность. Для неё он всегда оставался любящим родителем, пусть и очень суровым.

С этими мыслями девушка выскользнула из постели и открыла шторы, чтобы поприветствовать новый день. Она аккуратно подвязала их атласными шнурами, сложив безукоризненными складками, а затем занялась собой.

Спустя четверть часа умытая и причёсанная Лиза спустилась в столовую. Она облачилась в своё любимое нежно-голубое летнее платье с белыми кружевными манжетами и воротничком, чтобы после завтрака сразу выйти в сад на прогулку.

В столовой Лиза наткнулась на Глашу,