Охота на гончих - Надежда Федотова

– Йорни? С тобой все в порядке?

Норманн неопределенно шевельнул плечом. А потом поднял глаза на Жилу и сказал:

– Псы.

– Чего?

– Там, снаружи. Все девять. Сам видел.

Нэрис, ничего не понимая, приподняла брови. А лица дружинников Эйнара вдруг одновременно вытянулись:

– Брешешь!

– Мож, померещилось?

Йорни быстро мотнул головой. И ткнул пальцем в Творимира:

– Хоть у него вон спросите! Вместе ж были. Они это, точно вам говорю. Вернулись. Ищут…

– Кто ищет? – совершенно запуталась Нэрис, переводя жалобный взгляд с лица Йорни на построжевшего Жилу и обратно. – Кого? Объясните вы толком! Что может быть такого ужасного в собаках?.. Творимир!

Воевода, вспомнив пронзительно-голубые глаза бесстрашного пса, нахмурился. Норманны ни бога ни черта не боятся, а тут всего два слова, «псы» да «девять», – и рожи у обоих как береста сделались. Значит, есть причина?

– Эх! – потребовал он, упершись глазами в Йорни.

Дружинник ярла Гуннара, до которого только сейчас дошло, насколько странно его поведение выглядит в глазах шотландских гостей, смешался. Заморгал, заторопился было разъяснить, но с первых же неразборчивых слов был прерван Жилой:

– Сымай плащ да иди к огню. Обогреешься, в себя придешь. Все одно начнешь скакать сейчас с пятого на десятое!.. Простите, госпожа. Запамятовали мы, что вы с Творимиром нездешние. Обычаев наших не знаете, легенд не слышали… А Йорни грех виноватить, я и сам бы струхнул.

– Из-за собачьей стаи? – недоверчиво переспросила Нэрис. – Да ведь только на подворье конунга собак несколько дюжин бегает! На псарню даже без Рагнара любой войти может. Я там сама вчера час провела, всех перегладила… Жива, как видите!

– Этих бы не погладили, – подал голос Херд. – Они не ласки ищут.

– А чего? И зачем? И, господи ты боже мой, скажите уже, что тут вообще происходит?!

Норманны переглянулись. Жила посмотрел на раздосадованную леди и с сожалением покачал головой:

– Уже произошло, госпожа. Недаром, видно, лорд Мак-Лайон кого-то из своих винит в злодействе. И метель, теперь вижу, тоже не просто так! Они вернулись, чтобы забрать своего. Они всегда возвращаются.

– Кто? Собаки?!

– Нет, госпожа, псы. Псы Локи…

Глубокие тени залегли в углах комнаты. Изредка они вздрагивали, откатывались назад, когда кто-то из сидящих у очага шевелился, но чуть погодя опять подступали к размытой черте между мраком и светом. Дальше им ходу не было – живое пламя ревностно хранило свои границы.

Над огнем уютно побулькивал травяным отваром котелок. Неспешно гуляла по рукам чаша, ноздри приятно щекотал горячий ароматный пар с нотками мяты, имбиря и меда. Потрескивали сухие поленья. И негромкий голос рассказчика вторил гулу огня, то затихая, то вновь набирая силу.

– Они приходят с непогодой. Зимой с метелью, осенью с ураганом, летом – с пыльной бурей. Ясное солнце враг им, оно ворота Утгарда на все замки запирает… Я тех тварей единожды видал, лет этак десять назад, вдалеке, и тоже зимой. Девятеро их. Всегда, даже когда с добычей уходят.

Нэрис, машинально придвинувшись к Творимиру, с надеждой уточнила:

– А бывает, что без?

– Не бывает. В первый день не найдут, следующим вернутся. И сызнова вернутся, и опять – пока свое не возьмут. Много я про них слыхал, но чтоб несолоно хлебавши убрались – такого не припомню.

Русич скептически хмыкнул.

– Ну да, – согласился Жила. – Север большой, не всяк друг дружку знает, поручиться не могу. Однако ж земля, сударь, слухами полнится! И у нас каждый знает – уж коли псы Локи след взяли, дак ничем их с него не собьешь. Вы вот давеча, госпожа, про собак говорили. Так не собаки это. То есть по виду-то да, а нутро у них самое что ни на есть человечье. Гнилое только насквозь, проклятое!.. – Дружинник помолчал, сосредоточенно морща лоб, и продолжил: – Давно это было. Еще до прадедов наших, пожалуй. Жил, говорят, где-то близ Тронхейма славный ярл, Сниольф его звали. Силен был, как тур, в бою страшен, да все ж справедлив. Слабейшего не притеснял, сильнейшему уважение оказывал – но земли свои в кулаке держал, под чужаков не стелился и конунгу был надежной опорой. Да вот беда, не стоил тот конунг своего ярла! Даром что правитель не из последних, а все ж нет-нет да и завидовал соратнику. Славе его завидовал. Досадно, вишь, ему было, что его, конунга, меньше собственного ярла чествуют. Досадовал-досадовал, да и озлился вконец. Начал самого себя растравлять: мол, и дружина-то у Сниольфа ладнее, и земли богаче, и жена краше. Про жену некоторые рассказывают, что с нее-де все и началось, да я сомневаюсь. Мало ли на севере красавиц? Уж всяко конунгу не троллиха кривая в супруги досталась… Но так оно там было или нет, уже не важно. Озлился, стало быть, правитель, да и удумал избавиться от ярла, чтоб глаз не мозолил. Для пущего успокоения сам перед собой Сниольфа оговорил – дескать, с такой-то силой да народным уважением каждый рано или поздно о троне задумается – и замыслил злодейство. Сам, понятно, рук пачкать не захотел, подговорил ближайших хёвдингов ненавистного ярла, тех, что послабже духом были, золотом глаза им застил, да сверх того пообещал: чья рука сподвижника в Вальгаллу отправит, тот новым ярлом сей же час сделается!

На лице сухопарого норманна мелькнула гримаса отвращения. Он взял протянутую Хердом чашу, сделал большой глоток и заговорил снова:

– В общем, закружило бойцам головы. Возмечтали они о богатствах, о местечке теплом у конунга под правой рукой. И согласие дали, шкуры продажные… Дело как раз перед большим боем было, а Сниольф богов чтил, то все знали: всегда на капище ночь перед сражением проводил, жертвы приносил Одину. Ну вот хёвдинги и решили его привычку себе на пользу повернуть: выпросились с ним, вроде как охраной, остальных отпустили… А потом дождались, когда ярл в святилище войдет и спиной к ним повернется, да прямо там его и порешили.

– Вот мерзавцы! – ахнула Нэрис. – И что, Жила, неужто этакая подлость им с рук сошла?

– Ну, щас! – высокомерно вздернул подбородок норманн. – Чай, Один и так бы воздал, не замедлился, а уж на собственном капище?.. Вы ж не забывайте, госпожа, – Сниольф воин был могучий, опытный. Нешто он вот так запросто себя зарезать позволил бы?! Конунговым прихвостням повозиться пришлось. Убить-то они его убили, все ж восемь против одного, но шуму наделали: ближние дружинники, кто караул нес, звон мечей услыхали и подняли отряд по тревоге. Предатели, уж конечно, их дожидаться не стали – вскочили на коней и давай бог ноги! Да только от дружины осиротевшей разве ускачешь? Бойцы как Сниольфа убитого увидали, так за оружие схватились и вдогон понеслись, ясно дело…

– Эх? – не стерпел Творимир, увлекшись рассказом.

– Догнали, сударь, еще как догнали! В кольцо взяли, круг сужать принялись – и тут началось. В одночасье, сказывают, ветер поднялся, да с дождем, да с ледовым градом, небо облаками заволокло, молнии засверкали. Дружинников едва с седел не посносило! А как проморгались они, так и обмерли. Только что перед ними восемь всадников было, ан уже никого и нету, только лошади с пустыми седлами сквозь строй ломятся. А в кругу, что бойцы ярла стянули, вместо людей – собачья стая. Восемь голов, ровнехонько сколько хёвдингов было. Мечутся, друг на дружку зубы скалят, от мечей пятятся… Дружинники смекнули, что дело нечисто, но от своего не отступились. Попрыгали наземь, воззвали к Одину – и на псов. А те, не будь дураки, шасть – да только их и видели. Будто в дожде растворились, твари проклятые!