Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова

Луна держится за предплечье и шагает чуть впереди: позволяет любоваться собой и платьем. Сложным, чарующим, фигурным. Шёлк – небесно-голубой, в цвет глаз дома Солнца – пляшет под сеткой с вышитыми виртуозными цветами и бутонами. Плечи оголены, позвонки собирают взгляды, щиколотки сбивают дыхание. Чёрные смольные волосы стегают по лопаткам и движения эти похожи на танец. Луна волочит за собой; сиреной зазывает и, оборачиваясь, смеётся. В её чёрством лице и холодном характере кроется неутолимая жажда к жизни, моменту, красоте. Крутится, покидая резиденцию бога Жизни, и выпытывает у Солнца сил. Глаза на свету становятся почти прозрачными, родниковыми, и даже уголь в уголках, должный создать образ хищницы, не скрывает наивного взгляда.

А она выучилась им убивать.

Садилась напротив и впиралась равнодушными глазами, за которыми таились битвы и ураганы. Я смотрел и молчал – она смотрела и молчала. Но в этом взгляде было больше слов, чем где-либо и когда-либо; сколь гласно, сколь ясно она говорила. Она уничтожала. Высасывала соки и наполнялась, упивалась и расцветала. Под её серьёзным лицом таилась усмешка, укол. Она смотрела и позволяла уголку губ дрогнуть, отчего дрожало нутро.

– Не смотри так, – говорил я.

– Желаю, – отвечала Луна и кусала губы.

Желал и я, но в скованной позе наблюдал несогласие, отказ. Только дёрнись, богиня Солнца.

– Нельзя, – рычала она; бросала словно псу.

– Не понимаю, о чём ты, – лукавил и ощущал треснувший лёд.

– Смотреть на меня так. Нельзя. Я не кость, которую хочется лобызать и прятать.

– Желаю, – парировал следом и получал раскрепощённое движение: нога запрыгивала на ногу.

– Только дёрнись, богиня Солнца.

– Луна.

– Луна.

– Говори моё имя. Повторяй.

Повторил. А жена сказала: пусть же оно вибрирует по стенам и эхом заползает в гостевые спальни.

Время спустя Джуна лежала на диване в отцовском кабинете и лакала из горла. Затхлый запах пойла въелся в книги; я спросил, была ли причина.

– Всегда одна, – сказала сестра и пригубила. – На ней выгравировано твоё паршивое имя.

– Твой личный слуга сегодня плохо поработал?

Меня подбил её внешний вид: отпечаток травы на кайме очередного шёлкового платья.

– Скажи, чтобы я бросила его, и я брошу, – выпалила Джуна и смолой растеклась во взгляде.

– Не скажу, – ответил я.

Девушка разжала пальцы и позволила пустой бутыли приземлится на пол; катнула её в моём направлении и продолжила:

– Ты – Гелиос. Достаточное основание?

– Не понимаю.

– Ты над всеми нами, ты имеешь права и возможности, так запрети же наши встречи с этим проклятым слугой, расколи нашу связь. Расколи отношения Стеллы и Хозяина Монастыря, запрети их.

– Нет.

– Убей его. Убей обоих.

– Зачем ты говоришь это?

Вопросил искренне и вызволил из портсигара скрученный свёрток. Последние дни особенно нагрузили лёгкие.

– Я чувствую. Убей их, так лучше. И прикажи мне: хочу слушаться тебя.

– Джуна из клана Солнца не слушается никого. И не желает.

Затягиваюсь. Сестра поднимается и, коленями впираясь в подушки, обращается:

– Именно. Ты знаешь меня. И только к тебе я ощущаю потребное подчинение, воспользуйся им.

– Не смею.

– Нерешительность, – прокляла Джуна, – равно чрезмерной решительности – губительна.

Горчичные сбитые волосы были перекинуты через плечи и покрывали грудь, длиной упираясь в косточки бёдер.

– Больно, когда желание служить не совпадает между людьми.

Согласился:

– Больно.

– Я хочу тебя.

– Тело. Лишь.

– Больше. Всего. Хочу иметь власть над твоим телом, хочу заползти тебе в душу, хочу взять в руки сердце, хочу стать твоей мыслью. Наплюй на всех, – предложила Джуна. – Будь со мной. Оставь иных, иное, сбеги со мной. Я нуждаюсь в тебе и нуждаюсь в нас.

Я вздохнул опечаленно и достал следующую сигару. Представил, какого это – сбежать. И куда это – сбежать? Куда сбегают? Глупая идея, но для плавких фантазий на несколько минут годится; улыбнулся, посмеялся.

– Ошибаешься, Джуна.

На нас висели ответственность и привязанность: к людям, местам, быту, досугу, привычному.

– Я никогда не ошибаюсь, Гелиос. Мы принадлежим друг другу.

– Ты пьяна.

– Возможно. Но знаешь, в чём твоя проблема?

Джуна оскалилась и выплюнула с ядом:

– Ты задумался. Сейчас. Ты представил, попробовал на вкус. Ты представил, что мы можем сбежать, а, значит, сам того возжелал. Какого это, Гелиос? Вкусно?

– Теперь погано. Было вкусно, пока ты не испортила фантазию своими речами.

Я сцепил сигару в зубах и подступил к сестре, сел подле и взял её волосы. Скручивая косу, смотрел на Джуну в отражении стёкол отцовского шкафа. Джуна смотрела на меня и молчала. Если бы не градус, она бы вовек не призналась, что скучает.

– Вы поругались, сестрёнка?

– Может быть.

– Он тебя не обижает?

– Какое твоё дело?

– Именно моё.

– Ты прав.

Закончил и поцеловал её в освободившееся плечо, как целовал всегда до этого; без умысла, без контекста.

– Я сама в состоянии его обидеть, – усмехнулась Джуна.

– Не сомневаюсь. Но – при необходимости – позволь это сделать мне.

– На правах старшего брата.

– На правах старшего брата, – согласился я.

И мы – ощутимо – притворялись по отношению друг к другу несколько месяцев. Вражду с соблазном оттеняли обсуждения вернувшейся болезни Стеллы, из-за которой та вновь заперлась у себя в спальне, объявлялась редко и чаще всего пряталась в одеялах, ссылаясь на слабость и головные боли. Я приносил отвар, сделанный Джуной (той не разрешалось заходить в комнату к младшей; безосновательно, беспричинно), целовал бледный лоб, желал скорейшего выздоровления и уходил. Джуна горевала, не понимая, отчего любимица дома препятствовала их общению. Предполагала, что та узнала о нас.

– Это не имеет значения, – говорил я. – Если надобно – расскажу об этом родителям, ты знаешь. Но это не имеет значения.

Джуна соглашалась и отворачивалась; к ней вернулись холодность, отрешенность.

К Стелле же не вернулись симптомы былой болезни, отчего я ощущал неладное, приближающуюся беду. С отрочества беспокоящая светловолосую болезнь проявлялась в непомерной слабости, шумливости головы и одышке от малейших движений; в уголках рта сидели заеды, ногти отслаивались, кожа осыпалась и была мертвенно бледной. Когда болезнь вернулась, на лице Стеллы сиял румянец. Этого понять я не мог.

Девушка

– Вы преследуете меня, – говорю я, повстречавшись с богом Смерти.

– Трактуйте иначе, – говорит он. – Оберегаю.

– Мне достаточно внимания супруга. Он меня защитит.

– Не сомневаюсь, – многозначительно улыбается Смерть и отступает, даёт пройти.

Некто перехватил Гелиоса по пути к саду и увёл обратно в резиденцию, посему мне пришлось в одиночку петлять по лабиринту. Оборачиваюсь на Смерть, что стоит под аркой из роз и приветливо смотрит. Испытываю донимающее чувство: хочется домой. Успеть бы домой. Насладиться его красотой, увязнуть в топи изученных