Сладкий папочка - Лиза Клейпас

Я все ломала голову, пытаясь понять, зачем Гейдж связался с такой девицей, как Донелл. Она, конечно, красивая, но ее, похоже, ничто, кроме шопинга да чтения газетенок со сплетнями о голливудских знаменитостях, не интересовало. Лучше всего о ней сказал Джек: «Донелл клевая. Но десять минут в ее обществе – и чувствуешь, что твой коэффициент умственного развития падает до нуля».

Тому было только одно возможное объяснение: Донелл встречалась в Гейджем из-за его денег и положения, а он пользовался ею как трофеем, и их отношения исчерпывались исключительно тупым сексом.

Господи, ну и завидовала же я им!

Мне ужасно не хватало секса, даже такого плохонького, какой был у нас с Томом. Меня, здоровую двадцатичетырехлетнюю женщину, одолевали обычные желания, а способа удовлетворить их не находилось. Секс в одиночку не в счет. Это все равно что проговаривать мысли про себя вместо разговора с хорошим собеседником. Ведь главное удовольствие в том, чтобы чувствовать партнера. Личная жизнь, кажется, была у всех, кроме меня. Даже у Гретхен.

Как-то вечером я махнула кружку успокоительного чаю, который частенько заваривала Черчиллю от бессонницы. На меня напиток не подействовал. Спала я беспокойно, и когда проснулась, оказалось, что мои ноги, как канатом, обвиты простыней, а голова полным полна эротических картин, которые в кои-то веки не имели отношения к Харди. Я села на постели, постепенно отходя ото сна, в котором меня между ног нежно гладили мужские руки, мужские губы целовали мою грудь, а когда я стала извиваться, умоляя о большем, то увидела, как его глаза блеснули в темноте серебром.

Никогда в жизни, наверное, со мной не случалось ничего более глупого, более стыдного и более непонятного для меня самой, чем эротический сон с участием Гейджа Тревиса. Но впечатления, полученные во сне, накал чувств, мрак ночи, объятия и ласки никак не отпускали меня. В первый раз я чувствовала сексуальное влечение к мужчине, которого на дух не выносила. Как такое возможно? Мне казалось, я предала Харди. Но деваться некуда – что было, то было, я испытывала желание к чужому мне человеку с холодным лицом, который чихать на меня хотел.

«Жалкое убожество», – отругала я себя. Убитая своими мыслями, я не решалась поднять глаза на Гейджа, когда тот вошел в комнату Черчилля.

– Отрадно слышать, – сказал ему Черчилль, продолжая начатый ими еще раньше разговор. – А то я все не мог представить, как это женщина с фигурой вроде палочки от фруктового мороженого может подарить мне здоровых внуков.

– Я бы на твоем месте, – ответил Гейдж, – пока не думал о внуках. – Он приблизился к кровати. – Сегодня, папа, тебе придется поторопиться в душе: у меня в девять встреча с Эшлендом.

– Ты выглядишь ужасно, – заметил Черчилль, окидывая его оценивающим взглядом. – В чем дело?

В этот момент я, преодолев свою застенчивость, взглянула-таки на Гейджа. Черчилль оказался прав. Гейдж выглядел хуже некуда. Из-под загара проглядывала бледность, в углах рта обозначились жесткие складки. Гейдж всегда казался неутомимым, поэтому видеть его таким изможденным было странно.

Он вздохнул и провел рукой по голове, взъерошив волосы.

– Головная боль совсем измучила. – Он осторожно потер виски. – Ночью совсем не спал. Такое ощущение, будто по мне грузовик с прицепом проехал.

– Вы принимаете какие-нибудь лекарства? – спросила я. Я редко обращалась к нему непосредственно.

– Да. – Он посмотрел на меня красными глазами.

– А-то, если нет...

– Все в порядке.

Я видела, что голова у него просто раскалывается. Но техасский мужчина даже с отрезанной рукой или ногой, у вас на глазах истекающий кровью, будет уверять, что у него все в порядке.

– Я могу принести вам лед и какое-нибудь обезболивающее, – осторожно предложила я. – Если вы...

– Я же сказал, все в порядке, – рявкнул Гейдж и повернулся к отцу: – Вставай, давай-ка начнем. А-то я уж и так опаздываю.

«Козел», – подумала я и, взяв поднос Черчилля, вышла из комнаты.

После этого Гейдж у нас не появлялся два дня. Ему на замену отрядили Джека. А поскольку тот страдал, по своему собственному определению, «сонной вялостью», у меня были все основания серьезно опасаться за безопасность Черчилля в душе. Внешне ничего нельзя было заметить: Джек двигался, разговаривал и выглядел, в общем, нормально, но голова у него с утра до полудня плохо соображала. Эта его «сонная вялость», на мой взгляд, очень смахивала на похмелье. Чертыхаясь, спотыкаясь и слушая лишь вполуха, что ему говорят, Джек больше мешал, чем помогал. Черчилль ворчливо заметил, что не шлялся бы он по ночам, как мартовский кот, то и «сонную вялость» как рукой бы сняло.

Гейдж тем временем лежал в постели с гриппом. Никто не мог припомнить, когда он в последний раз так сильно болел, что брал отгул, а потому мы все решили, что его здорово прихватило. От него не было вестей почти двое суток, на телефонные звонки он тоже не отвечал, и Черчилль заволновался.

– Уверена, он просто не хочет вставать с постели, – сказала я.

Черчилль ответил неопределенным ворчанием.

– Донелл, наверное, ухаживает за ним, – сказала я.

И заслужила взгляд, полный мрачного скептицизма.

Меня так и тянуло сказать, что не мешало бы братьям навестить его. Однако вовремя вспомнила, что Джо отправился на пару деньков на остров Сент-Саймонс с подружкой. А способности Джека по уходу за больным полностью исчерпали себя после того, как ему два дня подряд приходилось помогать отцу мыться. Я почти не сомневалась, что он доходчиво обоснует свой отказ и дальше утруждать себя хлопотами о больных родственниках.

– Хотите, я к нему съезжу? – с неохотой предложила я. У меня в этот день был свободный вечер, и я собиралась пойти с Энджи и другими девчонками из салона «Уан» в кино. Мы давно не виделись, а потому я с удовольствием предвкушала встречу. – Пожалуй, я смогу по пути к друзьям остановиться на Мейн, тысяча восемьсот...

– Да, – кивнул Черчилль.

Я тут же пожалела, что предложила это, черт меня дернул.

– Только вряд ли он меня впустит.

– Я дам тебе ключ, – сказал Черчилль. – Это не похоже на Гейджа, чтобы так прятаться ото всех. Я хочу знать, что с ним все в порядке.

Чтобы добраться до лифтов в жилые квартиры в доме на Мейн, 1800, нужно сначала пересечь небольшой вестибюль с мраморными полами и бронзовой скульптурой, напоминающей согнутую грушу. В дверях стоял швейцар в черной форме с золотой отделкой, на ресепшене сидели двое дежурных. Я постаралась держаться так, словно в здании с мультимиллионными квартирами мне бывать невпервой.

– У меня ключ, – сказала я, останавливаясь, чтобы показать его служащим. – Я к мистеру Тревису.

– Хорошо, – сказала женщина за стойкой. – Можете подняться, мисс...

– Джонс, – подсказала я. – Меня прислал отец мистера Тревиса навестить его.