Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский

Как-то в дороге встретил пехотинца из госпиталя, паренек славный, и предложил ему причалить к зенитчикам.

– Да ты что, лейтенант, мы видим, как на вас пикируют немцы. Сидите и ждите, когда по балде получите. А я себе окопчик отрою и голову свою туда спрячу.

Это говорит пехотинец. А вот другой разговор, с танкистом.

– Нет, товарищ лейтенант, у тебя что на голове? Каска. А я весь в броне. Два года воюю. Нет, я свой полк найду!

А вот встреча с минометчиком. Опять отказ:

– Вы у немцев на виду, а я за бугорок поставлю свою трубу, ни ее, ни меня не видать!

Вот она солдатская мудрость: обстрелялся, приспособился к войне, сроднился с полком.

Гладиатор

Сижу в землянке с Володей Перелетовым, снаружи разговор доносится, кто-то меня спрашивает. Выглянул наружу, смотрю и глазам своим не верю – передо мной стоит Подоплелов в солдатской форме.

– Вот так встреча, заходи! Очень рад тебя видеть!

Поздоровались. Володька подает гостю табачок филичевой, мерзость хуже прошлогоднего веника. Подоплелов достает из кармана серебряный портсигар с вензелями и драгоценными камнями. Там табачок капитанский. Закурили. Нежный аромат капитанского табака пополз на огневые позиции.

Подоплелов почернел от загара, похудел здорово, аж скулы вперед вылезли. Движения его неторопливы, он всегда был таким.

– За своим барахлишком зашел.

Мы с Володькой молчим, знаем, что его барахлишко его же взводные на самогон пустили. Разве кто мог подумать, что увидит его живым?

О своих скитаниях Подоплелов поведал:

– Воевал недалеко отсюда, на юг километров пятьдесят. В батальоне тысяча двести человек. Обороняли косу длиной в километр. Кругом болото – ни скрыться, ни зарыться. Потери большие. Один раз немцы так нажали, что мы не выдержали, все с косы побежали. Бежал, согнувшись, хотел голову спасти. Выдохся, сил совсем не стало, апатия одолела. Будь что будет. Пошел во весь рост. Убьют – убьют! Так среди разрывов и шел, готовый жить и умереть. Прошел всю косу, вышел из обстрела, упал и лежу. Сколько лежал, не знаю, то ли сознание потерял, то ли сон одолел. Встал, осмотрелся, ни одной царапины на моем теле нет. Вышло из косы всего восемнадцать человек. На косу поставили другой батальон. Меня майор в спецгруппу определил, по немецким тылам ходить. Нашу группу в двадцать пять человек провели партизаны в тыл к немцам. Немцы отход готовили, стали жителей в Германию угонять. Дороги забиты техникой, войсками. Тут и потребовалась наша работа. – Подоплелов повертел в руках портсигар с искрами драгоценных камней, загасил самокрутку и продолжил: – Этот портсигар у немецкого полковника взял, самого полковника партизаны в Москву переправили. На дорогах засады делали. – Он поднял манжет гимнастерки и показал часы: – А этот золотой швейцарский «лонжин» взял у нашего полицая. Автомат в тот момент у меня заело, пришлось его прикладом хлопнуть. Вот так все три месяца, день в день, и провел в штрафбате. Тогда за косу нам была объявлена амнистия, но документы застряли в штабах, пришлось все три месяца там служить.

Мы с Володькой молча выслушали исповедь мужественного человека. Такое мог выдюжить только он, бывший командир роты нашего батальона старший лейтенант Подоплелов, человек с телом и духом настоящего гладиатора. Я спросил его:

– А ты видел майора Л.?

– Да! Увидел он меня и испугался. Но я ему сказал: не бойся, не трону! Вот так, у каждого из нас своя тропа войны. Мы тепло попрощались с Подоплеловым и больше его не встречали. Он ушел служить в другую часть.

Прощай, переправа!

Командир роты Гавриленко собрал всех взводных.

– К нам прибывает рота из нового полка, нам на смену. Все оружие, кроме личного, огневые, хозяйственные постройки – все надлежит им передать в полной сохранности. Мы получим новое вооружение. Вопросов нет? Вы свободны!

В своей землянке я завязывал вещевой мешок, когда снаружи до меня донесся писклявый голосок:

– Взвод, становись!

Я выхожу из землянки и вижу: белокурая девчушка, лет двадцати, в погонах младшего лейтенанта, стоит перед строем солдат. Все солдаты девушки, роста малого, рожицы желтенькие, скуластые, глазки-щелочки малюсенькие. На всех гимнастерки новые, чистые, тщательно отглаженные. Смотрю я на это воинство и стараюсь сдержать улыбку. Все как в кино. Младший лейтенант командует.

– Смирно! Равнение направо! Товарищ лейтенант, второй взвод второй роты прибыл для приема огневых средств вверенного вам взвода!

– Откуда прибыли?

– Из Средней Азии, – отчеканила блондинка. Взгляд ее был суровый, командирский. На полевых погонах блестела серебряная звездочка.

Роту погрузили по машинам и повезли на посадку в вагоны. Сухая болотина бросала машину из стороны в сторону. Клава Антонова вцепилась в мое плечо и шепчет: ой, боюсь, ой, боюсь, упаду!

Первые же сосны скрыли переправу. Вот и песчаный откос. На вершине откоса белеет фанерная пирамидка с красной звездочкой. В воздухе над братской могилой парит корабельная сосна, оберегая сон наших боевых друзей.

Один на посту

Последняя зима войны выдалась студеной. Ночное небо все в звездах. Огневые позиции открыты всем ветрам. В лесах появились польские партизаны Армии Крайовой – аковцы, иногда постреливают в наших солдат и офицеров, их идейные вожди сидят в Лондоне. Не могут угомониться поляки. А мы на огневых не имеем права забывать о своей безопасности. Солдат не хватает, все дежурят по две смены, все промерзли и простыли. А тут еще непредвиденное явление возникло. Стали девчата из роты исчезать. Звонит врач Макеева ротному командиру.

– Бойца Валентину М. направляйте в штаб. Домой поедет.

– Почему? Что такое?

– Как что? Непонятно? Домой рожать поедет.

Что ни неделя, то звонок. Недавно опять звонок Гавриленко.

– Наталью Петрову с вещмешком в штаб батальона направить.

Опять Макеева комментирует:

– Время пришло рожать.

Вот это да! Петрова? Быть не может! Как же так, первый страж целомудрия, самая правоверная подкачала. Вот это новость. Поехала Петрова домой в Москву. Пришла ко мне попрощаться.

– Товарищ лейтенант, возьмите на память! – и положила на мой столик пачку носовых платков, расшитых цветным мулине. Тончайший рисунок, тщательное исполнение, высокое мастерство художника.

– Спасибо, Наташа, ты хорошо служила, я тебя буду помнить долго.

Мороз все крепчает. Вечером заходит старшина:

– Товарищ лейтенант, не знаю, что мне делать. Сегодня на ночь некого ставить на посты. Все перемерзли, устали, еле на ногах стоят.

Выслушал я его, молчу, обдумываю. Есть моменты у командира, когда нельзя приказывать. Или проси по-человечески, или делай сам. Выкурили с ним по самокрутке. И я распорядился: