Гротеск - Нацуо Кирино

— Ты же вчера покупала шпинат. Зачем еще? — пытал он мать.

— Распродажа была. Обычно он сто тридцать восемь иен, а сегодня за девяносто восемь отдавали.

— На сорок иен дешевле… Все равно не надо было покупать. Доели бы вчерашний.

— А ты знаешь, как он уваривается?

— Знаю.

— Вот ведь сколько останется. — Мать показала пригоршню.

— Ничего подобного. Вот сколько. — Отец показал, насколько больше получится шпината.

— Откуда ты знаешь? Ты же не стоишь у плиты! Вот сколько получится. Всего ничего. Разделишь на четверых, и все. На следующий день ничего не останется. Поэтому нужно еще. Сварю с соевым соусом — за раз все съедите. Можно еще добавить моркови, потушить с мясом. Вкусно получится. Но мы это не едим. Знаешь, чего мне стоило приспособиться к твоему вкусу? Все-таки у нас дома по-другому было…

Ля-ля-ля… До бесконечности. Была бы мать поумнее, сказала бы: «Сварю я твой шпинат и заморожу, не беспокойся» — или: «Знаешь, занимайся покупками и готовкой сам». Но, как ни печально, ни на что, кроме слабых оправданий, она была не способна. Отец имел невысокое мнение о том, как она ведет хозяйство. Впрочем, он был недоволен всеми. Мной — потому что я его не слушала. Юрико — потому что она никогда не говорила, что у нее на уме. Отец пребывал в полной уверенности, что он всегда прав, и выходил из себя, если кто-то отваживался поставить это под сомнение. Я его терпеть не могла, сильнее ненавидела только Юрико. Короче, в нашей семье я не любила никого, поэтому детство у меня было одинокое. Тяжелый случай, не так ли? Вот почему у меня не укладывалось в голове, как могла Кадзуэ Сато безоговорочно принимать все, что ей говорил отец. Я не понимала эту папенькину дочку, презирала ее.

В дневнике Юрико написано, что у нас с отцом характеры похожи. Прочитав этот бред, я так разозлилась, что даже мурашки на коже выступили. Ведь на самом-то деле между нами ни малейшего сходства. Во мне нет ни одного его гена. Потому что мой отец — другой человек.

В шестом классе я читала мангу о русской балерине из семьи белоэмигрантов и под впечатлением написала сочинение. О чем? Помню смутно, но попробую восстановить.

Далекая российская земля.

На заснеженной равнине стоит кирпичный дом. Он весь засыпан снегом, со всех сторон теснятся высокие яблони, летом накрывающие его плотным зеленым покрывалом. В доме у печки сидит старушка, перед ней чашка горячего чая, куда она положила ложечку яблочного варенья. Старушка погружена в воспоминания. Она думает о внучке, которая осталась в Японии. Надо написать ей письмо. Старушка подходит к дубовому столу и, лизнув кончик карандаша, пишет:

Здравствуй, Анна! Как поживаешь? Папа уехал в Москву. Выступает там в Большом театре. Вестей от него нет, значит — здоров, можешь не беспокоиться. Па-де-де с ним танцует Павлова — русская красавица, наша гордость. Танцуют «Лебединое озеро», но папа очень хочет, чтобы поставили его балет. Он сочинил балет о Японии, хотя в нем нет ни одной японской мелодии, даже самой простой, вроде «Сакура, сакура», что учат в школе. Замечательная балетная музыка, похоже на Чайковского. Я вышлю фотографии, когда напечатают. Тебе будет интересно.

Скучно, наверное, тебе одной в Японии. Папа страшно жалеет, что оставил тебя в этой семье. Но иначе было нельзя — время такое, люди уезжали. Если бы он этого не сделал, может, тебя и в живых бы не было. Прошу тебя: учись, расти быстрее. Ты красивая девочка, и мама твоя — уральская красавица. Черноволосая. А у папы волосы золотистые. Ты превратишься в яркую, блестящую девушку, и с младшей сестренкой будет все в порядке.

Что-то в этом роде. Вы спросите: «Как же так? Хранишь сочинение Юрико, а свое собственное куда подевала?» Что сказать? Не знаю. Да разве в этом дело! Я передала ощущения, которые были у меня в детстве. Впрочем, мои литературные таланты сейчас уже не имеют никакого значения.

Так или иначе, я действительно вздохнула с облегчением, когда поступила в школу Q. и рассталась с моим незабвенным папашей. Я и сейчас об этом не жалею. Мы с ним разные люди, совершенно не понимаем друг друга. Как было бы здорово, если бы нас вообще не свела судьба! Что? Вы спрашиваете, был ли в моей жизни мужчина, повлиявший на меня? Вроде отца Кадзуэ, что ли? Бог миловал! Об отношениях с отцом вы уже знаете; что касается других мужчин, то мне еще не понравился ни один, и отношений у меня ни с кем не было. Я ж не нимфоманка, как Юрико.

Мужики на редкость отвратные существа. Жилистые, мосластые, с вечно лоснящейся нечистой кожей, покрытые мохнатой шерстью, с острыми коленками. Неотесанные, с грубыми голосами… И еще от них все время несет каким-то жиром. Бррр… Я еще много «хорошего» могу о них сказать. Повезло, что я работаю в муниципальном управлении, недалеко от дома, и не приходится добираться до работы на электричке. Каждый день в душном вагоне, битком набитом вонючими сарариманами… Нет, я бы не выдержала.

Но это не значит, что я за однополую любовь. Эта гадость не для меня. В старших классах мне действительно нравилась Мицуру, но там скорее было уважение. Чувство это прожило недолго и скоро испарилось. После того как я поняла, что Мицуру оттачивает свой интеллект как оружие, мы сблизились и между нами возникло что-то вроде солидарности, меня какое-то время влекло к ней. Но в десятом классе, во втором полугодии, Мицуру влюбилась в Кидзиму, преподавателя биологии, а еще до этого произошел один случай, из-за которого наши пути разошлись.

Дед уже несколько недель ходил в «Блю ривер». Чтобы набрать денег на свои походы, он распродавал бонсай. Я с жалостью и горечью наблюдала, как быстро пустеет балкон. Опустошенность не покидала меня и в тот день, когда это случилось.

Только что закончился урок изобразительного искусства. Я выбрала занятия каллиграфией, они проходили в другом корпусе, в большой аудитории, где мы разговаривали с Кадзуэ. Учитель попросил нас написать любое слово на выбор. Я быстро изобразила два иероглифа — «вдохновение». Вернувшись в наш класс, я увидела там Мицуру. Та замахала мне нотной тетрадью — она занималась музыкой. Я умудрилась посадить на блузку чернильное пятно, поэтому настроение было никуда, бодрый голосок подруги действовал на нервы. На следующей неделе начинались экзамены, и она ходила с красными от недосыпа глазами. Белки покрывала мелкая сетка кровяных сосудов, сплетенная в замысловатый узор.

— У меня к тебе разговор. Можешь сейчас?

Я кивнула.

— Мать хочет пообедать с тобой и твоим дедом. Я — четвертая. Что скажешь?

— Зачем? — Я рассеянно посмотрела на нее.

Мицуру постучала пальцем по зубам и наклонила голову.

— Кажется, ты ей понравилась. Живем мы рядом, вот она и говорит, что надо собраться, поболтать. Можно у нас или сходить куда-нибудь поесть вкусненького.

— Мне-то зачем идти? Пусть на пару встречаются — мать твоя и дед.

Мицуру терпеть не могла недоговоренностей. Глаза у нее загорелись — ей задали загадку, которую требовалось решить.