Война Империй. Книга первая. Безжалостная тактика крепких позиций - Андрей Андреевич Медведев

воля государя. Чтобы на этот счет не было более недоразумений, я сюда прислан…

Переводчик мой пространно объяснил ему, чего требует наше правительство, но по данным ему от меня наставлениям, ни разу не уклонялся от должной учтивости и уважения к тому, с кем говорил, всячески щадя его самолюбие. Шах-задэ несколько раз покушался его прервать, но я с покорностью просил его быть терпеливее, иначе мое поручение останется недовершенным. Когда все с нашей стороны было объяснено, он едва не вскочил с места.

– Так вот ваши условия! Вы их предписываете шаху иранскому, как своему подданному! Уступка двух областей, дань деньгами?.. Но когда вы слыхали, чтобы шах персидский сделался подданным другого государя? Он сам раздавал короны… Персия еще не погибла…

– И Персия имела свои дни счастия и славы, но я осмелюсь напомнить в. выс. о Хусейн-шахе Сефеви, который лишился престола, побежденный авганцами. Предоставляю собственному просвещенному уму вашему судить, насколько русские сильнее авганцев. При окончании каждой войны, несправедливо начатой с нами, мы отдаляем наши пределы и вместе с тем неприятеля, который бы отважился переступить их. Вот отчего в настоящем случае требуется уступка областей: Эриванской и Нахичеванской. Деньги также род оружия, без которого нельзя вести войну. Это не торг, в. выс., даже не вознаграждение за претерпенные убытки. Требуя денег, мы лишаем неприятеля способов вредить нам на долгое время».

Несколько дней Грибоедова продержали в лагере, уговаривая смягчить условия, потом требовали пустить шаха с сыном к русскому царю в Петербург, потом убеждали, что Персия вовсе не финансировала волнения горцев на Кавказе. И Грибоедов делает еще более жесткое заявление.

«Я представил ему условия, на которых оно с нашей стороны может быть допущено, – вольны принять их, или нет. Это мой Аббас-Мирзе усердный совет: для успокоения края и особы шаха в преклонности лет его и для собственной безопасности своей, принять просто мир, который даруется ему на известных условиях. Говорили очень долго. Я, наконец, подействовал на воображение персидских чиновников тем, что мы, когда пойдем далее и завладеем Азербайджаном, то, обеспечив независимость этой обширной области, со стороны Персии, на десять фарсахов никому не позволим селиться близ границы, сама провинция прокормит 20 тыс. милиции, образованной из народа, известного духом неудовольствия против нынешнего своего правительства; нам стоит только поддержать ее в сем расположении и, таким образом, мы навсегда прекратим наши политические сношения с Персиею, как с народом, не соблюдающим трактатов; мы так же мало будем знать их, как авганцев и прочие отдаленные государства в глубине Азии.

…Я оставил персидский лагерь с ободрительным впечатлением, что неприятель войны не хочет; она ему тягостна и страшна; от повторенных неудач все духом уныли, все недовольны. В день моего прибытия, от появления 10-ти конных козаков пикеты повсюду разбежались; едва могли собрать их. Сарбазы, которые у меня стояли в карауле, жалуются, что их не кормят; Керим-бек, султан, их просто истязует, что начальники у них глупцы и они пропадут. Несколько раз, несмотря на крепкий присмотр, конные подъезжали и спрашивали моего переводчика: “скоро ли мир? зачем мы их тревожим, и что война им ужасно надоела”».

Персы получили очень жесткий урок, что значит быть «другом» и «союзником» англичан. В Лондоне же не собирались просто так сдаваться. И полагали, что вещи, которые нельзя сделать силой, можно сделать с помощью подкупа, шпионажа и диверсии. Противостояние в Закавказье перешло в стадию шпионско-дипломатическую. Как раз в это время в Персию прибыл новый русский посол Александр Грибоедов. Опытный дипломат, неоднократно прежде бывавший в Персии, отказавшийся от места в русской миссии в США ради работы на Востоке, знавший арабский, турецкий, грузинский и персидский языки.

В 1819 году он добился освобождения из персидского плена всех русских и сам сопроводил их в Тифлис. Его арестовывали в 1825 году по подозрению в участии в заговоре декабристов, но отпустили, поняв, что он лишь дружил со многими из них. Правда, и сам Грибоедов этого не отрицал. И он отправился служить на Кавказ, в распоряжение Паскевича. Там он не только трудился на дипломатическом поприще, но и нередко выезжал к местам сражений.

После подписания Туркманчайского мирного договора ему, как участнику переговоров, как одному из тех, кто, как говорят сейчас, «продавил» шаха на подписание, был присвоен чин статского советника, вручен орден Святой Анны 2-й степени, украшенный алмазами, и пожалованы четыре тысячи червонцев. 25 апреля 1828 года именным повелением Николай I назначил Грибоедова на пост полномочного министра – то есть русского посла – при тегеранском дворе. Грибоедов чувствовал, что это может стать его последней миссией. Русский поэт, критик, ученый-пушкинист, Владисав Ходасевич писал: «Но то, чего не мог выразить с объективною убедительностью, он знал чутьем совершенно точно, наверняка. “Он был печален и имел странные предчувствия, – вспоминал Пушкин. – Я было хотел его успокоить, но он мне сказал: ‘Vous ne connaissez pas ces gens-la! Vous verrez qu’il faudra jouer des couteaux!’[124]” Самый его отъезд из Петербурга прошел под знаком этих предчувствий. А. А. Жандр рассказывает: “Грустно провожали мы Грибоедова. До Царского Села провожали только двое: А. В. Всеволожский и я. Вот в каком мы были тогда настроении: у меня был прощальный завтрак; накурили, надымили страшно, наконец, толпа схлынула, мы остались одни. День был пасмурный и дождливый. Мы проехали до Царского Села, и ни один из нас не сказал ни слова. В Царском Селе Грибоедов велел, так как дело было уже к вечеру, подать бутылку бургонского, которое он очень любил, бутылку шампанского и закусить. Никто ни до чего не дотронулся. Наконец, простились. Грибоедов сел в коляску; мы видели, как она повернула за угол улицы, возвратились со Всеволожским в Петербург и во всю дорогу не сказали друг с другом ни одного слова, – решительно ни одного”»[125].

Александр Сергеевич Грибоедов (1795–1829). Государственный исторический музей (1829). Фото гравюры: Михаил Успенский, РИА Новости

В Москве Грибоедов пробыл два дня: прощался с матерью. Потом отправился в Тульскую губернию к сестре. По дороге заехал к давнишнему приятелю, С. Н. Бегичеву. Гостя у Бегичева, был все время чрезвычайно мрачен и наконец сказал: «Прощай, брат Степа, вряд ли мы с тобой более увидимся!» И еще пояснил: «Предчувствую, что живой из Персии не возвращусь… Я знаю персиян. Аллаяр-Хан мой личный враг, он меня уходит!»[126]

Не мог не понимать Грибоедов и еще одного обстоятельства: англичане, еще больше, чем персы, ненавидят его и предпримут все возможное, чтобы сорвать его