Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро

Сообщение удивляет: неужели из‐за того, что именно второго боэдромиона[640] Посейдон и Афина, как считается, оспаривали первенство в Афинах, эта дата исчезла из афинского календаря? Однако не будем спешить и подозревать его в ненадежности лишь по той причине, что оно не может быть – а это действительно так – верифицировано кем-либо кроме Плутарха. Как раз в данном случае у читателя текстов есть все основания не испытывать угрызения совести в форме ностальгии по «реальным» документам (которыми, как полагают, являются только надписи и ничто другое), ибо историки Античности, обычно скептичные, судя по всему, согласны поверить по этому пункту словам Плутарха[641]. В свою очередь, решив не усложнять ничего зря, я приму всерьез это сообщение, бесценное для того, кто работает с модальностями функционирования афинской памяти.

Итак, Плутарх упоминает второе боэдромиона дважды. Одна из его «Застольных бесед» посвящена скрытому смыслу – это загадка (ainíttetai) – неписаного закона, требующего, чтобы кандидатура Посейдона на ранг полисного божества была повсеместно отвергнута. Поскольку текст поврежден в самом нужном месте, мы не знаем решения загадки, но мы узнаём, что бог везде принял свое поражение с кротостью и незлопамятством (amēniton ónta), и для Плутарха это служит поводом привести в пример Афины, где это событие отмечается дважды, посредством посвящения алтаря Лете (Забвению)[642] и посредством изъятия второго дня боэдромиона. И одно рассуждение из трактата «О братской любви» как раз хочет извлечь урок из этой практики:

И Плутарх призывает слушателя последовать этому примеру: в случае раздора с родственниками или с ближним[644] следует «поставить этот день под отказ от памяти [en amnēstíai tēn hēméran ekeínēn títhesthai] и считать его в числе злополучных [mían tōn apophrádōn nomízein]»[645].

Таким образом, Плутарх не довольствуется одним сообщением информации, но также дает все необходимое для ее интерпретирования. Вычеркнуть из календаря второе боэдромиона означает внести «коррективу» в миф о божественной éris, на котором, однако, основана эпонимия[646] города: иными словами, для Афин здесь речь идет об отношении к собственной памяти, и эта память, хотя и начинаясь во времени мифа, является политической. То, что любой ценой необходимо проигнорировать, – это распря, и сравнение, злополучно прерванное лакуной, в «Застольных беседах» сближающее поведение Посейдона и Фрасибула, оборачивается в пользу бога, считающегося более политичным (politikōteros), чем вождь демократов, поскольку он отрекается от злопамятства, даже не добившись krátos, как тот. Эксплицитная отсылка к гражданской войне, развязанной правительством Тридцати, и к амнистии 403 года, которая, как мы знаем, еще не называлась amnēstía, но сводилась к негативному предписанию: «Запрещено припоминать злосчастья». Если ссора богов мыслится как сама парадигма для любой stásis, то, никоим образом не являясь «простой аномалией»[647], изъятие второго боэдромиона приобретает для афинян значение чего-то вроде политического акта забвения.

Мы еще вернемся к этому измерению, легко бросающемуся в глаза в обоих текстах. Но для начала лучше попытаемся собрать документацию о втором боэдромиона во всей ее сложности, начиная со следа, неразрывно религиозного и политического, на который указывает Плутарх, когда отождествляет день ссоры между братьями со «злополучным» (apophrás) днем.

Чтобы оценить сложности на этом пути, необходимо все же сделать несколько уточнений – кроме того, занимаясь таким сюжетом, придется еще не раз обращаться к ученой эрудиции. Будем считать признанным фактом, что «афиняне всегда вычеркивают второе боэдромиона». Это означает, что они переходили от 1‐го ко 3‐му числу этого месяца, как если бы ничего не было (как если бы ничего не было? мы увидим, что же там было, но терпение!). Всегда, aeí: именно так греки обозначают институциональную периодичность; из чего можно сделать вывод, что афиняне осуществляли это изъятие каждый год. Но от какого момента в их истории следует датировать эту практику? Конечно, «всегда», aeí, точно так же, и в этом нет никаких сомнений, означает: от самых истоков, во всегда обновляющемся aiōn времени города[648]. Но в данном случае закрадывается сомнение насчет древности этого «всегда»: то, что нет ни одного другого свидетельства, которое могло бы подтвердить Плутарха, еще куда ни шло; но то, что существует по меньшей мере одно, неопровержимое, чтобы поставить его под сомнение, если речь идет о классической эпохе, сразу все сильно осложняет. Ибо действительно, если судить по отчетам афинских казначеев – записанных на камне, а значит, вне каких-либо подозрений – публичные акты в последние годы V века еще могли совершаться второго боэдромиона, из чего следует, что в эту эпоху афиняне еще не приняли решение исключить из календаря эту дату.