Малуша. Книга 1. За краем Окольного - Елизавета Дворецкая

Несколько мгновений ничего не происходило. Оба бойца начали уставать. Доброта не пытался встать и не выпускал ногу Дедича, но и тот, казалось, не знал, что делать.

Только казалось. Переведя дух, Дедич наклонился, обхватил Доброту за ребра и приподнял. Лицо его покраснело от натуги, но он оторвал Доброту от земли и поднял вверх ногами.

Народ кричал, выл и хохотал. Доброта висел вниз головой в руках Дедича, не выпуская, однако, его ногу. Мальфрид поразилась упорству отрока: в таком положении, вися в крепких объятиях задницей кверху, тот ничего не мог сделать, однако не сдавался и не расцеплял рук, обвивших бедро Дедича над коленом.

У Дедича от напряжения побагровела шея. Держа Доброту в обхвате на весу, он никак не мог заставить того выпустить его ногу. Ведогость, Остронег, Призор метались вокруг бойцов, приглядывались и всплескивали руками, не зная, как расценить такое положение.

– Держись, Доброшка! – орали одни, в основном молодые: своей ловкостью и упорством парень сумел привлечь зрителей на свою сторону.

– Дедич, дави мальца! – кричали мужики в другой части толпы. – По заднице ему влепи!

И тут Дедич стал падать – вперед, так чтобы упасть на Доброту. Тот выпустил его бедро – иначе Дедич весом тела сломал бы ему руки. Они вместе рухнули на притоптанную траву, и Дедич придавил парня собой. Народ кричал так, что закладывало уши. Ведогость и Остронег только знаками могли показать, что признают победу за Дедичем, – слов их никто не слышал, даже они сами. Но и так было ясно, что один из противников, распластанный под другим, продолжать борьбу не может.

Но вот Дедич встал и помог подняться своему помятому сопернику. Они вяло обнялись – уж очень упарились – и отошли в тень под березами. Доброта улыбался даже шире обычного – хоть он и проиграл, однако хорошо показал себя, и его встречали приветственными криками. Отличился – теперь много лет в этот день люди будут вспоминать их с Дедичем поединок.

Мальфрид взглянула на жреца – тот взял свою рубаху и утирал подолом вспотевшее лицо и шею. Ее судьба осталась во власти Перыни. Это хорошо или плохо?

Она нашла в толпе Сванхейд: среди бури криков и ликования госпожа Хольмгарда стояла спокойно, будто ледяная в своем синем шелковом покрывале, под броней из трех длинных нитей стеклянных бус, от застежек на плечах спускавшихся до пояса. И по лицу ее Мальфрид поняла: пожалуй, все хорошо.

Потом она поймала взгляд Бера: он успокаивающе кивнул ей. Но не успела она ответить, как Дедич приблизился к ней и взял за руку своей горячей рукой. Надетая сорочка с расстегнутым воротом липла к его вспотевшему телу, на беленом тонком льне проступали влажные пятна.

– Идем, дева, – еще не вполне отдышавшись, проговорил он. – Волхов ждет.

* * *

Сколько ни готовилась Мальфрид, а от этих слов у нее оборвалось в груди. Покорно следуя за Дедичем к причалу, она не чуяла земли под ногами. За нею шли Весень с круглым хлебом в руках, Чара – с венком и Людоша. Гомон толпы стих; возбужденные зрелищем люди унимали друг друга, ожидая нового, самого главного купальского действа.

запели три идущие за Мальфрид подруги, а за ними стали подхватывать женские голоса в толпе.

На причале остановились возле приготовленной лодки. Лодка была большая, на шесть весел, но сидели в ней лишь четверо отроков – по двое с каждой стороны, с цветочными жгутами на груди и на поясах. Такие же жгуты были привязаны вдоль бортов, придавая лодке необычный и праздничный вид. На носу висел длинный рушник со свадебной вышивкой, доставая концами до воды. Как водится – дорога деве в иную жизнь.

Три подруги подошли к Мальфрид и встали вокруг нее. Другие девушки, стоя поодаль, продолжали петь: про девицу-раскрасавицу, про подружек, которые пришли ее провожать.

Отдышавшись, Дедич взялся за гусли и стал подыгрывать песне. Мальфрид старалась ни о чем не думать, а только вслушиваться и позволить золотым струнам, как тогда на вершине Волховой могилы, вести ее за собой. Людоша и Нежанка принялись снимать с нее нарядный убор: венки, потом красный пояс, ожерелье, поневу и даже черевьи. Теперь Мальфрид стояла на причале лишь в широкой свадебной рубахе, подпоясанной белым тонким пояском, с золотым кольцом Волха на пальце. На голову ей вновь возложили венок, в руки дали каравай.

Чем глубже Мальфрид погружалась душой в обряд, тем сильнее все это казалось сном. Ох и дивная же у нее вышла свадьба! Выходи она замуж как положено – за Святослава или хоть за Гремяшу из Выбут, – под эти же песни ее раздевали бы в клети у ложа из сорока снопов. Пели бы о реке, через которую девица плыла и была выведена на крутой бережок добрым молодцем, и невеста трепетала бы от волнения, зная, что совсем иные воды к утру вынесут ее на берег новой жизни. У Мальфрид все было иначе: свадебный убор с нее снимают на глазах у всего племени, и ей одной на самом деле, телом, предстоит пересечь реку быструю – сделать то, что все невесты рода Словенова делают лишь духом…

Под пение Дедич взял ее за руку и повел в лодку. Каравай она свободной рукой прижимала к груди и как никогда остро ощущала, что идет за самой неумолимой судьбой.

Проводив девушку на нос лодки, Дедич ушел на корму, сел там и положил гусли на колени.

– Как у Волха-то хоромы хороши…

Отроки взялись за весла, и украшенная лодка двинулась прочь от причала, к середине реки. На берегу уже все молчали, ловя летящие над водой звуки гуслей.

Мальфрид стояла спиной к Перыни и не видела, как удаляется земля, как ширится полоса воды. Лишь косилась на расходящиеся от носа лодки длинные волны – словно нити судьбы с Макошиного веретена. И как не поймать, не сдержать этих волн, так не миновать и ей того, что назначено. Песня позади нее восхваляла молодца Волха, его богатый двор, столбы точеные, вереи золоченые, столы дубовые, скатерки шелковые. Искусный певец легко увлекал за собой мысль, и уже ее тянуло туда, вслед за этим голосом: низким, сильным и соблазнительно ласкающим слух.

Лодка шла прямо через реку, держа к далекому противоположному берегу. Все мужчины в ней сидели, и зрителям от Перыни хорошо была видна стоявшая на носу девушка в белой сорочке, с венком на голове.

Дедич пел, и вот Мальфрид услышала свое имя:

В груди разливалось блаженство: Мальфрид чувствовала себя горячо любимой кем-то прекрасным, как темное солнце, богатым, как весь подземный мир, и в теле в ответ рождалось любовное томление. Она почти не видела земного мира, на который смотрела, перед мысленным ее взором мелькали неясные образы красоты, роскоши и страсти. Сам Волхов играл для нее на сильных своих струях, голосом Дедича пел сам властелин северных рек. Этот голос лился, как та вода, которая ей снилась, – темная, глубокая, исполненная мощи…