Антиквар - Марина Юденич

— Почему одиозных, Вера Дмитриевна?

— Ну, как бы это сказать поточнее? Заметных, понимаешь? К тому же ведущих откровенно буржуазный, как тогда говорили, образ жизни.

Власть вроде терпела до поры, временами даже подбрасывала пряники. Но так ведь это политика известная: пряник да кнут — кнут да пряник.

В те годы, Лизавета, вообще не принято было выделяться из общей массы. Ничем — ни умом, ни внешностью, ни тем паче мировоззрением или образом жизни.

Конструкция основана была исключительно на монотонном движении множества одинаковых винтиков, расположенных строго по ранжиру. Детали иной конфигурации считались браком. Их немедленно запихивали под пресс. Или обтачивали до нужной кондиции.

Так что кое-кто из бывших приятелей стал аккуратно от нас дистанцироваться.

Вообще, Лизонька, учти — не приведи Господь, пригодится в будущем, — когда мыслящие, интеллигентные люди начинают сторониться друг друга, замыкаются в собственных крохотных мирках — это дурной знак.

Тогда как раз происходило нечто похожее.

Даже классическое кухонное диссидентство незаметно обернулось обычным пьянством, приправленным интеллигентской заумью. Знаешь, эти бесконечные разговоры ни о чем, вообще, о природе мироздания и судьбах мировой цивилизации.

Но это — в целом.

Мне же, как человеку, почти официально коллекционирующему антиквариат — таких в ту пору были единицы, — стала заметна еще одна страшная штука.

Крупная номенклатура и крупные «теневики» стали проявлять все больший интерес к старинным ценностям.

Прежде вполне удовлетворялись импортным дефицитом — жратвой, мебелью, тряпками, машинами, золотом и камнями — в советских ювелирных изделиях.

И вдруг потянуло к старине.

Вошли, надо полагать, во вкус.

Обтесались, сообразили, в чем подлинные ценности.

Вроде благая весть — нашего полку прибывает. ан — нет.

Большие подступили неприятности, можно сказать — беда.

Они ведь — особенно номенклатурные товарищи — покупать были не приучены, им привычнее было отнимать. Благо предшественники у власти, начиная с пламенных революционеров, традиции заложили основательно.

И началось.

С одной стороны за дело взялись органы. Никаких законов, понятное дело, принято не было. Большевики — те хоть по случаю каждого своего безобразия строчили декреты и расклеивали их по заборам. Тогдашние власти предержащие стали умнее. И спокойнее.

Примет очередной пленум партии на первый взгляд безобидное постановление: «О совершенствовании деятельности по…», «Об усилении борьбы с…» Далее — что-то невнятное, не сразу разберешь, о чем речь.

Те, однако ж, кому эти постановления предстояло проводить в жизнь, очень хорошо разбирали.

Можно сказать — ловили на лету.

И немедленно брались за дело.

Покатилась волна «антикварных процессов» — засудили нескольких видных коллекционеров, разумеется, с конфискацией.

Но это было еще не самое страшное.

В конце семидесятых в Москве, Питере, Киеве совершены были небывалые по дерзости, жестокости и размаху преступления. Ограблены и в большинстве случаев убиты были люди известные — актеры, ученые, художники. Все — собиратели старины, известные коллекционеры. Преступников ни в одном случае не нашли.

Небывалое по тем временам явление. Крупные преступления, тем паче если жертвой становилась знаменитость, как правило, раскрывали.

Выводы, как ты понимаешь, напрашивались самые неутешительные.

Понятно было, что подступиться к тем несчастным официально было сложно. Слишком уж известные и заслуженные оказались коллекционеры. На дворе все же не тридцать седьмой год. Брежнев с Западом политес вовсю разводил. Однако ж слишком сладкими кусочками, слишком желанными кому-то показались их собрания.

Вот и решились на страшное.

— Кто же. Вера Дмитриевна?

— Не знаю, детка. В разных случаях имена называли разные, в одной истории упоминалась даже Галина Брежнева. В другой — грешили на тогдашнего министра культуры, Катьку Фурцеву.

А вот по поводу убийства Непомнящих — имен не звучало. Но история была. И связана она — правильно ты предположила — именно с крапивинской «Душенькой».

— Вы тоже уверены, что это «Душенька»?

— Абсолютно уверена. Я, дружок, уж если что знаю, так можешь не сомневаться — так оно и есть. А Сева покойный — Игоря отец — тот и вовсе знал наверняка.

Мы с ним крепко дружили, хотя виделись нечасто.

Я скажу тебе откровенно — Зою его не слишком жаловала. Не было в ней души, одна красота неописуемая, Кукла фарфоровая — заводная и говорящая.

Прости Господи, худое говорю о покойнице!

А он — обожал.

Ну так его дело.

Мое мнение при мне оставалось. Однако кривить душой не умею.

Потому — во избежание нежелательных эксцессов — встречались мы с Севушкой редко. Когда он без Зойки в Питер наезжал.

Теперь слушай внимательно, девочка. Все, что прежде сказано, была вроде присказка. Сказка только теперь и начинается.

Зимой семьдесят восьмого, в самый канун Рождества — которое по новому стилю, — пришел он сюда. В эту самую квартиру. В этой самой комнате пили мы с ним кофе, коньяк — вот как с тобой сейчас — и разные разговоры разговаривали. Слава Богу, было о чем поговорить.

Однако он ведь фанатик был по части своего Крапивина и особенно «Душеньки». О чем бы речь ни шла, непременно излюбленного конька оседлает — и пошла писать губерния!

Так и в тот раз беседа наша как бы сама собой докатилась до крапивинского портрета.

Сева, как заведено, сначала оппонентов обругал. Потом сообщил, что какие-то новые экспертизы затевает, стал было о них подробно рассказывать — да вдруг словно осекся и как-то потемнел лицом. Будто что-то скверное вспомнил.

Я, естественно, с расспросами. Он поначалу отмахивался — дескать, ерунда, пустяк, просто вспомнилось ненароком.

Но я женщина целеустремленная, если чего захочу — непременно добьюсь. Ну, добилась. Рассказал он мне, что уже некоторое время — что-то около двух или трех месяцев — донимает его один человек. Птица, как Сева его определил, высокого полета. Очень высокого.

Имени, понятное дело, не назвал — в таких случаях это не принято. Да меня, откровенно говоря, имя не слишком интересовало. Много тогда птиц вокруг нас кружило.

У Севы же клиентура всегда была исключительно серьезная. Он ведь еще консультировал и считался одним из лучших экспертов. Так что ничего необычного в появлении «птицы» я не усмотрела. Это уж потом, когда Севы не стало…