Песни сирен - Вэл Макдермид

Я адресую большой конверт издателю «Брэдфилд Ивнинг Сентинел Таймс» и вкладываю в него открытку вместе с видеозаписью, сделанной за несколько недель до того, как у меня возникли планы в отношении Гэреса. Уже тогда было принято решение слегка изменить modus operandi[5]. Темпл-Филдз станет теперь опасным местом: даже если гомики будут слишком пьяными или обкуренными, полиция не сомкнет глаз и увидит больше, чем случайный педик. Но естественная тропинка через кусты Карлтон-парка — хорошо известное место случайных встреч.

Ранним дождливым утром, когда никого нет поблизости, я приезжаю в Карлтон-парк со своей видеокамерой. Я начинаю с кованой железной эстрады для оркестра. Обхожу вокруг, снимая под каждым углом. Немного потребуется времени, чтобы кто-то в редакции БВСТ узнал это место. В конце концов, Карлтон-парк — самый большой в пределах города, и каждую субботу с апреля по сентябрь там играет духовой оркестр. Я нарочно держу камеру на уровне груди, а не на плече: мне известны случаи, когда рост преступника был определен правильно из расчета угла, под которым велись съемки. Если какой-нибудь эксперт вздумает сделать выводы на основании этого видео, хочется верить, что он ошибется.

Оставив эстраду позади, я прохожу по естественной тропинке по направлению к кустам. Снимаю панораму всей территории, где будет выброшено тело, потом останавливаю съемку. На обратном пути к джипу мне никто не встретился. Это хорошо, поскольку улыбка у меня была от уха до уха — ее вызвали мысли о том, в какое замешательство придет редактор отдела новостей от моего рождественского послания.

Это послание послужит двум другим задачам. Оно сведет к минимуму время, которое понадобится, чтобы идентифицировать тело Гэреса, а это означает, что в машине новостей будет достаточно дров, чтобы поработать в «мертвый сезон». Во-вторых, оно заставит полицию гоняться за недостижимым, выясняя, кто имел доступ к этим рождественским открыткам.

Полиция может даже решить, что кто-то, связанный с Гэресом по работе, решил убить его, сымитировав почерк, и выбросить тело на территорию геев. Именно такую вещь сделал бы психически неуравновешенный и разочарованный клиент. Если мне действительно повезет, они устроят и этой сучке веселую жизнь.

Я еду в центр города, чтобы отправить конверт с Главпочтамта. Там достаточно людей, которые мечутся, отсылая подарки, так что меня никто не заметил. На обратном пути я останавливаюсь у винного магазина и покупаю бутылку шампанского. Как правило, я не пью за работой, но это особый случай.

Когда я возвращаюсь, Гэрес пребывает в полубессознательном состоянии, бормоча что-то неразборчивое.

— Санта-Клаус пришел, — весело объявляю я, спускаясь по ступенькам.

Я выбиваю пробку из шампанского и наливаю два стакана. Один подношу Гэресу и, став на цыпочки, осторожно приподнимаю его болтающуюся голову, приближаю стакан к губам и наклоняю.

— Тебе это понравится, — говорю я. — Оно высшего качества, это «Дом Периньон».

Его глаза вдруг открываются. Мгновение он смотрел, ничего не понимая, потом вспоминает и устремляет на меня ненавидящий взгляд. Но он страдает от жажды и не может устоять перед шампанским, а потому жадно глотает, не наслаждаясь вкусом. Потом его рвет мне в лицо, и в глазах у него появляется странное удовлетворение.

— Зря потратил вино на тебя, — сердито говорю я. — Как и все прекрасные вещи в жизни.

Я отступаю и разбиваю стакан об его лицо. Удар приходится по носу, стакан режет кожу на щеках на полоски. Хорошо, что тетя Дорис не вернется. Этот набор из шести тонких хрустальных стаканов ей подарили на свадьбу, и она никогда ими не пользовалась, боясь, что кто-нибудь разобьет один из них. И правильно делала, что боялась.

Гэрес качает головой.

— Ты зло, — говорит он. — Настоящее зло.

— Нет, это не так, — мягко возражаю я. — Я справедливость. Ты помнишь о справедливости? Это то, что тебе полагалось защищать.

— Злобный извращенец, — повторяет он.

Мне просто не верится, что у него еще хватает духу на браваду. Пришло время показать ему, кто здесь главный. Его руки уже пригвождены к кресту при помощи слесарных зубил. Кровь запеклась вокруг них, черная и густая. Теперь настала очередь ступней.

Когда он видит, что я беру в руки инструменты с рабочей скамьи, он наконец сдается.

— В этом нет нужды, — в отчаянии говорит он. — Прошу вас. Вы еще можете отпустить меня. Вас никогда не найдут. Я представления не имею, где мы находимся. Я не знаю, кто вы, где живете, чем зарабатываете на жизнь. Вы можете уехать из Брэдфилда, и вас никогда не найдут.

Я делаю шаг к нему. Слезы навернулись ему на глаза и катятся по лицу, вернее, по засохшей на щеках крови. Наверное, они жгучие, но он не морщится.

— Пожалуйста, — шепотом просит он. — Еще не поздно. Даже если вы убили тех, других. Это ведь вы их убили?

Он сообразителен, нужно отдать ему должное. Слишком сообразителен — себе же во вред. Он просто заработал лишнюю порцию страданий. Я отворачиваюсь и опускаю зубило и молоток на скамью. Пусть думает, что мое решение изменилось. Пусть проведет ночь в убеждении, что я собираюсь помиловать его. От этого день Рождества станет еще слаще.

Я закрываю за собой дверь погреба и иду наверх, в постель, вооружившись своими видео и едва початой бутылкой марочного шампанского. Никогда еще у меня не было такого Рождества. Мне вспомнились все те годы безнадежной надежды, когда я надеялся, что уж в этом-то году мать купит мне такие же подарки, какие покупали другим детям. Но она только и делала, что разочаровывала меня. Теперь я знаю — единственный человек, который может дать мне все, — это я сам. Я узнаю это впервые в жизни, я могу предвкушать такое же Рождество, какое бывает у других людей, полное сюрпризов, удовлетворения и секса.

Читая описание его деяний по следам, которые он оставлял за собой, полиция поняла: под конец он словно замешкался перед тем, как нанести удар, потому что искал и собственный конец.

«Вунч ов банкерз» был одним из немногих водопоев в центре города, где Кевин Мэттьюз мог безопасно встречаться с Пенни Берджесс. Забавный паб с орущей рэп-музыкой и декором в стиле мыльных опер, последнее место, где можно было встретить другого копа или журналиста, знакомого с Пенни.

Кевин скривился: рот у него стянуло от крепкого горького кофе, больше похожего на промышленные отходы, чем на капуччино. Куда она, черт побери, делась? В двадцатый раз он бросил взгляд на часы. Она обещала, что придет самое позднее в четыре, а теперь уже десять минут пятого. Он отодвинул чашку и взял с банкетки свой модный плащ, уже почти встал, когда вращающаяся дверь паба с шипеньем завертелась и выплюнула в зал Пенни. Она помахала рукой и направилась прямо к его столу.

— Ты же сказала — в четыре, — приветствовал ее Кевин.