Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

– Что ж, – сказала Хелен. – Я увидела все, что хотела.

Вопреки всему она надеялась, что ее слова заставят его отойти и пропустить ее, но он не двинулся с места, а у нее не хватало смелости бросить ему вызов, сделав шаг к двери.

– Мне нужно идти, – сказала она, чувствуя, что несмотря на все ее старания каждый звук сочится страхом. – Меня ждут…

В чем-то это было правдой. Сегодня вечером их всех пригласили на ужин в «Апполинере». Но он должен был начаться в восемь, через четыре часа. Ее не хватятся еще долго.

– Позвольте пройти, – сказала она.

Жужжание немного унялось, и в тишине стоявший в дверном проеме мужчина заговорил. Его негромкий голос был почти так же сладок, как и запах.

– Не уходи пока.

– Меня ждут… ждут…

Хелен не видела его глаз, но чувствовала их взгляд, и они вызывали у нее дремоту, подобно тому лету, что пело в ее голове.

– Я пришел за тобой, – сказал он.

Она мысленно повторила эти четыре слова. Я пришел за тобой. Если это была угроза, то он произнес ее совсем не угрожающе.

– Я вас… не знаю, – сказала Хелен.

– Нет, – прошептал мужчина. – Но ты усомнилась во мне.

– Усомнилась?

– Ты не удовольствовалась историями и тем, что писали на стенах. И я вынужден был прийти.

От дремоты мысли сделались неповоротливыми, но она уловила суть того, о чем говорил мужчина. Что он был легендой, и она, не поверив, вынудила его явиться, чтобы взять дело в свои руки. Лишь теперь Хелен посмотрела на эти руки. Одной из них не было. На ее месте торчал крюк.

– Тебя будут винить, – сказал он ей. – Скажут, что из-за твоих сомнений пролилась невинная кровь. Но я отвечу: разве кровь нужна не для того, чтобы проливаться? И со временем внимание ослабнет. Полицейские уйдут, в объективах камер окажется какой-то новый ужас, а люди останутся здесь, чтобы снова рассказывать истории о Кэндимене[5].

– Кэндимене? – повторила она. Ее язык едва сумел придать форму этому невинному слову.

– Я пришел за тобой, – прошептал он так мягко, что соблазнение сделалось почти ощутимым. И, сказав это, вышел из коридора на свет.

Она знала его, в этом не было сомнения. Знала все это время, той частью себя, где обитают кошмары. Это был человек со стены. Автор его портрета не фантазировал: картина, завывавшая над ней, походила на представшего перед Хелен мужчину вплоть до каждой невероятной детали. Он был до безвкусного ярок: кожа желтая как воск, тонкие бледно-синие губы, дикие глаза блестят, словно радужка инкрустирована рубинами. Куртка его была лоскутной, штаны тоже. Он выглядел, подумала Хелен, почти нелепо в своем запятнанном кровью шутовском костюме и с подобием румянца на желтушных щеках. Но люди так примитивны. Они нуждались в фокусах и фальши, иначе теряли интерес. Чудеса; убийства; изгнанные демоны и отверстые гробницы. Дешевый блеск не портил глубинного чувства. В естественной истории разума только яркие перья привлекали вид к совокуплению с его потаенной сущностью.

И Хелен почти подпала под чары. Его голоса, его цветов, жужжания тела. Но она боролась с восторгом. Там, под этим манящим фасадом, скрывалось чудовище; в гнезде у нее под ногами лежали его бритвы, все еще мокрые от крови. Если она попадет ему в руки, станет ли он колебаться, прежде чем перерезать ей глотку?

Когда Кэндимен потянулся за ней, Хелен резко наклонилась, схватила одеяло и бросила в него. На его плечи пролился дождь из конфет и лезвий. За ними последовало одеяло, ослепив его. Но прежде чем Хелен смогла улучить момент и проскочить мимо, к ее ногам скатилась лежавшая на одеяле подушка.

Только это была совсем не подушка. Что бы ни находилось в одиноком белом гробике, который она видела на катафалке, это был не труп малыша Керри. Он лежал здесь, у ее ног, обратив к ней бескровное лицо. Он был голым. Его тело покрывали следы от внимания чудовища.

За ту пару мгновений, что она медлила, осмысляя новый ужас, Кэндимен отбросил одеяло. Пока он боролся, высвобождаясь из складок, куртка на нем расстегнулась, и Хелен увидела – хоть ее чувства и протестовали, – что туловище его прогнило изнутри и пчелы устроили в нем гнездо. Они роились под сводами грудной клетки и копошащейся массой покрывали болтавшиеся остатки плоти. Кэндимен улыбнулся при виде ее отвращения.

– Сладчайшее – сладчайшему, – проговорил он и потянулся крюком к лицу Хелен. Она больше не видела свет внешнего мира и не слышала игравших в Баттс-корте детей. Побег в более здравую реальность был невозможен. Теперь Хелен смотрела только на Кэндимена; в обмякших руках не было силы, чтобы бороться с ним.

– Не убивай меня, – выдохнула она.

– Ты веришь в меня? – спросил он.

Она кивнула:

– Разве я могу не верить?

– Тогда почему ты хочешь жить?

Она не понимала его и боялась, что непонимание окажется фатальным, поэтому промолчала.

– Если бы ты научилась у меня, – сказал демон, – хоть немногому… ты бы не молила о пощаде.

Он перешел на шепот.

– Я – сплетня, – пропел он ей в ухо. – Поверь мне, это благословенное состояние. Ты живешь в снах людей; о тебе шепчутся на перекрестках, но тебе не нужно быть. Понимаешь?

Ее уставшее тело понимало. Нервы, измученные напряжением, понимали. Сладость, которую он предлагал, означала жизнь без жизни: быть мертвой, но остаться в людской памяти, увековеченной в слухах и граффити.

– Будь моей жертвой, – сказал он.

– Нет, – прошептала она.

– Я не стану тебя принуждать, – ответил он, безукоризненный джентльмен. – Я не заставлю тебя умирать. Но подумай; подумай. Если я убью тебя здесь – если я тебя открою, – он начертил крюком обещанную рану: она шла от паха до шеи, – подумай, как они будут почитать это место в своих разговорах… указывать на него, проходя мимо, и говорить: «Здесь умерла она, женщина с зелеными глазами». Твоя смерть станет притчей, ввергающей детей в страх. Любовники будут пользоваться ей как поводом прижаться друг к другу.

Она поняла все верно: это и правда было соблазнение.

– Когда еще слава приходила так легко? – спросил он.

Хелен замотала головой:

– Я предпочту, чтобы меня забыли, чем чтобы помнили вот так.

Он едва заметно пожал плечами.

– Что знают добрые люди? Помимо того, чему учат их бесчинства злодеев? – Он поднял увенчанную крюком руку. – Я сказал, что не заставлю тебя умирать, и сдержу свое слово. Но позволь мне хотя бы поцеловать тебя…

Кэндимен приблизился к ней. Хелен выдавила какую-то нелепую угрозу, на которую он не обратил внимания. Жужжание у него внутри усилилось. Мысль о прикосновении этого тела, о близости насекомых, была невыносимо кошмарна. Она вынудила свои налитые свинцовой тяжестью руки подняться, чтобы защититься от него.