Приказ обсуждению не подлежит - Михаил Нестеров

Куртка, пропитавшаяся кровью этого охранника, прилипла к спине. Иваненко взялся за лацканы и, поочередно подергивая их вниз и вверх, выгнул спину, освобождаясь от неприятного ощущения. Кровь быстро сворачивается, скоро спину начнет терзать жесткая наждачная корка.

Хирург шагнул было к выходу, но остановился. Наморщил лоб. Казалось, он оставлял в камере что-то важное. Или то, что он упустил из виду.

Что?

Быстрый взгляд на один труп, на второй — оба мертвы гарантированно. Правда, один продолжает прикрывать рукой причинное место. Не эта ли «живая» поза вызвала беспокойство?

Может, и она.

Иваненко даже проверил себя всегда действенным способом, повторив недавние действия: снова повернулся к двери, за которой его поджидали товарищи, сделал шаг… Чувство тревоги не отпускало.

Он что-то увидел, что-то отпечаталось в сознании. но оставалось невидимым.

А время идет. Времени, с одной стороны, много, с другой — мало, точнее — впритык. Можно узнать точно, сколько осталось.

И Сергей Иваненко глянул на часы убитого им охранника…

Они были на левой руке. С большим подсвечивающимся циферблатом. Зеленоватая минутная стрелка переползла цифру 6 — значит, до расчетного времени встречи с «Ариадной» осталось меньше получаса. А часовая…

Иваненко непроизвольно сглотнул. Самая маленькая и медленная стрелка на часах казалась самой быстрой. Хирург смотрел на часы, как на таймер мины, и ждал взрыва.

«Марк, сколько у нас времени?»

«Много. Тридцать пять минут».

Очень много…

Иваненко схватил руку Нагиба и посмотрел на его часы тоже.

Очень много. Порядка полутора часов.

Тюрьма показалась Иваненко отдельным миром, лежащим в отдельном часовом поясе. «Фокус» с часами охранников показался ему мерой предосторожности на случай диверсии, на случай проникновения диверсантов самым немыслимым, изощренным донельзя способом: дав себя арестовать. Они предусмотрели даже такой шаг.

Все это бред, бред. И ошибкой это не назовешь. Какая может быть ошибка в стране ошибок? Это все равно что спросить у хозяев, чья квартира тонула в говне: «Где у вас посрать-то можно?»

Иваненко, прежде чем выйти из камеры, прорепетировал: «Марк, ты у кого время спрашивал? У испанца или алжирца, что ли?» И добавить: «Он тебя обманул».

Что будем делать — глупый вопрос.

Более конкретный был чисто теоретическим: как продержаться эти полтора часа? Неполные полтора часа?

Марк порядочно наследил в следственном изоляторе, и здесь следов немеряно. Любой, кто увидит их, поднимет тревогу.

Как бы то ни было, акция теряла свое острие: стремительность. Теперь вместо укола — капельница. Каждая капля-секунда будет бить по мозгам и чиркать по нервам.

Появилось необоримое желание обмануть Марка, Стофферса, Макса, обмануть всех и себя в том числе.

Все в норме, тридцать минут — полет нормальный. Одна группа не долетела, вторая перелетит. Или наоборот.

Переворачивай как хочешь. И даже в середине этого временного мешка, куда угодили спецназовцы, не было видно отрезка для точного попадания.

На нетерпеливый и недовольно резкий жест Марковцева, появившегося в проеме двери, Иваненко медленно покачал головой. Ему было по-человечески жаль своего тезку; себя он по непонятной причине жалеть не стал. Словно работал на Марка и только на Марка и мог в любую минуту отвалить в сторону, бросив: «Извини. Ты провалил дело». Что до некоторой степени было справедливо. Это была совсем другая операция, хотя и с прежними установками; и цель не стала другой. Но отдалилась — как живая. «Отчуждение, — подумал Иваненко. — Отторжение».

На вопрос Марковцева он ответил:

— Я бы не успел перевести стрелки на двух часах.

Сейчас нет и одиннадцати, Марк…

Сергей прислонился к стене и тихо прошептал:

— Перекур…

Прошла минута или больше. Марк хлопнул себя по разгрузке, как если бы был в пиджаке или куртке, в поисках курева, махнул рукой. Тяжело глянул на товарища:

— Ты помнишь свою основную работу?

— Да, — кивнул Иваненко, — отключить сигнализацию и снять оперативное оповещении. Плюс убить десяток человек.

— Я помню, — хмыкнул Марк, — ни жены, ни детей у тебя нет. Ты живешь один и намерен пережить всех. Тебе осталось убить девять человек. — Поиграв желваками, Сергей продолжил:

— Когда переоденешься — ты сильно не торопись, можешь даже принять душ — и найдешь свое оборудование, возьмешь в помощь Макса.

Или тебе больше подходит Стофферс?

Марк резко развернулся и вышел из камеры. К двери, ведущей в следственный изолятор, шел не таясь. На выкрик охранника мог, наверное, вспылить: «Да пошел ты!..» Грубо окликнуть «пошедшего»: «Сколько на твоих?..»

Он думал о том, что с самого начала все пошло наперекосяк. С самого начала стало казаться, что в ход операции вмешиваются потусторонние силы. Кто-то свыше встал у них на пути, чтобы ход истории, уже давно расписанный, не изменился. Марк об этом уже думал и верил. Много-много лет назад кто-то свыше не дал Якову Джугашвили выйти из плена.

«Отец такой. Менять надо было, — злился Сергей. — На генерала». И понимал, что думал в данный момент о двух узниках «Магриба».

Отец такой.

О девочке по имени Каролина.

И мать хороша!

Все перепуталось, переплелось. Прошлое и настоящее. И ничего вроде бы не изменилось с тех пор. Также «втихаря» от Отца готовят «лучших разведчиков и забрасывают их за линию фронта».

Намеки, намеки…

Кто-то намекнул, и стройная шеренга, перед которой двадцатилетний пацан Серега Марковцев читал слова присяги, повалилась, словно ее расстреляли. И он, по его же словам, реализовывал себя на другом поле — но также усеянном костями: «Я клевал глаза бизнесменам, чиновникам, бандитам… В конце концов это занятие мне стало нравиться».

Сейчас стало казаться, что не реализовывал, а мстил.

Стало казаться, что разобрался наконец-то с вопросом, который не давал покоя много-много лет.

Сейчас надо снова играть с чистого листа, с первого такта. Генеральная репетиция на оригинал-макете пройдена. На «ура». Тренировка, как и положено, сожрала много сил, придется работать на выжимке. Обратиться к немцу: «Стофф, ты, как всегда, оказался прав: мы арендовали тюрьму для тренировок. Сидеть хорошо, но лучше — медленно идти. Хреново тебе? У тебя нет права на ошибку? А у меня есть — я всего лишь живой человек».

«А ты — тупая машина», — это в адрес Иваненко.

Только для Макса, «готового в одиночку напасть на весь арабский мир», слов не находилось. С молчунами так и надо общаться — молча.