Опасные соседи - Лайза Джуэлл

— Обычно мы ставили еду в центр стола, и каждый накладывал себе сам, но в тот вечер Генри сказал, что хочет обслужить нас, как если бы мы были клиентами в ресторане. Таким образом, он мог точно знать, перед кем окажется нужная тарелка. Затем мой отец произнес тост. Он поднял свой стакан и сказал: «Я знаю, жизнь не всегда была легкой для всех нас, особенно для тех, кто пережил утрату. Я знаю, что порой трудно не утратить веру, но тот факт, что мы все здесь, после всех этих лет, и мы все еще семья, а теперь, по сути, большая семья, — говоря это, он погладил тебя по головке, — наглядно свидетельствует о том, как нам всем хорошо, и как все мы счастливы».

А потом он повернулся к Берди и сказал… — Клеменси на миг умолкает, как будто собираясь с мужеством. — Он сказал: «Моя любовь, моя жизнь, мать моего ребенка, мой ангел, смысл моей жизни, моя богиня. С днем рождения, дорогая. Я всем обязан тебе». После этих слов они поцеловались. Это был долгий, влажный, какой-то чавкающий поцелуй, и я помню, как подумала… — Она вновь на миг умолкает и печально смотрит на Либби. — Я подумала: я очень, очень надеюсь, что вы оба умрете.

Минут через двадцать зелье начало действовать. Еще через три или четыре минуты все взрослые были без сознания. Люси схватила тебя с колен Берди, и мы тотчас взялись за дело. Генри сказал, что у нас всего минут двадцать, максимум полчаса, прежде чем действие зелья улетучится. Мы уложили взрослых на кухонный пол, и я нащупала под туникой отца кожаный кошель. Наверху лестницы я перепробовала все ключи, пока не нашла тот, который открыл дверь в их с Берди комнату.

— И, о боже, это был шок! Генри сказал нам, чего ожидать, но видеть все это своими глазами! То, что осталось от прекрасных вещей Генри и Мартины! Эти спрятанные от посторонних глаз груды антиквариата, парфюмерии и косметики, ювелирных изделий и алкоголя. «Ты только посмотри, — сказал Генри. — Ты посмотри на все это! И это при том, что у нас не было ничего. Это верх зла. Ты смотришь на зло». По нашим прикидкам прошло пять минут из примерно тридцати. Я нашла подгузники, ползунки, бутылочки для детского питания. Как вдруг поняла, что за моей спиной стоит Фин. «Быстро! — сказала я. — Найди одежду. Что-то теплое. На улице холодно». И он ответил: «Вряд ли у меня получится. Я слишком слаб».

«Но мы не можем оставить тебя здесь, Фин», — сказала я. «Я не могу! — упирался он. — Я просто не могу. ИЛИ ТЕБЕ НЕ ПОНЯТНО?» К тому моменту прошло уже почти десять минут, поэтому я не могла тратить время на его уговоры. Я видела, как Генри набил сумку деньгами. «Разве мы не должны оставить деньги в качестве доказательства? Для полиции?» — спросила я. Но он ответил: «Нет. Они мои. Я не оставлю ни пенни». Ты плакала, истошно вопила. «Успокой ее! Ради бога!» — рявкнул Генри.

А потом на лестнице позади нас раздались шаги. Через секунду дверь открылась, и на пороге выросла Берди. Она выглядела абсолютно безумной и едва держалась на ногах. Она, шатаясь, ввалилась в комнату, протянула руки к Люси и сказала: «Отдай мне моего ребенка! Отдай ее мне!»

— И Берди бросилась, — говорит Клеменси, — прямо к тебе. План Генри рушился на глазах. Он орал на всех. Фин просто стоял, и казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Я буквально окаменела от ужаса. Ведь если Берди не спит, подумала я, то и все остальные тоже не спят. Мой отец не спит. В любой момент они появятся здесь, и тогда сидеть нам запертыми в наших комнатах всю оставшуюся жизнь. Мое сердце было готово выскочить из груди. Я была объята страхом. Как вдруг, я не знаю, я до сих пор не до конца уверена, что тогда произошло, но Берди внезапно оказалась на полу. Она лежала на полу, и из уголка ее глаза капала кровь. Как красные слезы. И ее волосы, вот здесь, — Клеменси указывает над ухом, — были темные и липкие. Я оглянулась на Генри. В его руке был зажат бивень.

Либби вопросительно смотрит на нее.

— Это было похоже на бивень. Слоновий бивень. Или рог оленя. Что-то такое.

Либби вспоминает поп-видео, которое показал им Фин. Она вспоминает головы животных на стенах и чучела лисиц, как будто все еще живых, на огромных подставках из красного дерева.

— И на нем была кровь, полоска крови. И он был в руках Генри. И мы все перестали дышать. На несколько секунд. Даже ты. Воцарилась гробовая тишина. Мы прислушивались, не идут ли другие. Мы прислушивались к дыханию Берди. Сначала оно было хриплым, а потом и вообще прекратилось. С ее волос вниз по виску к ее глазу стекал тоненький ручеек крови… — Клеменси кончиком пальца изображает это на своем лице. — «Она мертва?» — спросила я.

«Заткнись, — огрызнулся Генри. — Просто заткнись и дай мне подумать». Я подошла проверить ее пульс, но Генри оттолкнул меня. Оттолкнул с такой силой, что я упала навзничь. «Оставь ее, оставь ее!» — кричал он. Потом он спустился вниз, а нам приказал: «Оставайтесь здесь. Просто оставайтесь здесь». Я посмотрела на Фина. Он был весь в испарине. Я видела, что он вот-вот потеряет сознание. Я подвела его к кровати. Затем вернулся Генри. Бледный, как смерть. «Что-то случилось, — пролепетал он. — Что-то пошло не так. Я не понимаю. Другие. Они все мертвы. Все до одного».

Последнее слово Клеменси произносит еле слышно, как выдох. В ее глаза стоят слезы, она зажимает рот рукой.

— Все трое. Мой отец. Родители Генри. Мертвы. А Генри продолжал твердить: «Ничего не понимаю, ничего не понимаю. Я почти ничего им не дал. Это такое крошечное количество, не способное убить даже кошку. Ничего не понимаю». Внезапно все это, вся эта удивительная спасательная миссия, по идее, призванная подарить нам долгожданную свободу, превратила нас в пленников. Разве теперь мы можем выбежать на улицу в поисках дружелюбного полицейского? Ведь мы убили четырех человек. Четырех человек.

Клеменси на миг умолкает, чтобы перевести дыхание. Либби замечает, что ее руки дрожат.

— А еще у нас на руках остался ребенок, который требовал заботы, и все это… все это было… Ты не возражаешь, если мы выйдем на задний двор? Мне нужна сигарета.

— Нет. Нет, пожалуйста, — говорит Либби.

Сад Клеменси — целый ансамбль клумб и плетеных ротанговых диванчиков. Позднее утро, солнце уже высоко, но позади дома прохладно и тенисто. Клеменси достает из ящика кофейного столика пачку сигарет.

— Мой тайник, — говорит она.

На боковой стороне упаковки фото человека, у которого рак гортани. Либби с трудом может смотреть на это. Почему, задается она вопросом, почему люди курят? Ведь они знают, что могут от этого умереть? Ее мать курит. «Ее мальчишки», называет она сигареты. Где мои мальчишки?

Между тем Клеменси подносит спичку к кончику сигареты, вдыхает, выдыхает. Ее руки сразу перестают дрожать.

— На чем я остановилась? — спрашивает она.

Знаю, это звучит так, как будто это была ужасная катастрофа. Не стану спорить. Любая ситуация с четырьмя мертвыми телами далека от идеальной.

Но никто, похоже, не осознает, что без меня, господь свидетель, мы все могли бы до сих пор оставаться там, этакие скелеты не первой молодости, мимо которых жизнь идет стороной. Или уже были бы мертвы. Да, давайте не будем забывать, что всех нас могло уже не быть в живых. Согласен, все пошло не совсем по плану, но мы вырвались оттуда. Мы вырвались оттуда. Ведь, кроме меня, ни у кого не было плана, не так ли? Никто, кроме меня, не был готов шагнуть к роковой черте. Критиковать легко. Нелегко взять на себя ответственность.