Орден Последней Надежды. Книга 3. Французский дьявол - Андрей Родионов

Словом, я мог поклясться, что брат Фурнишон задумал убийство. Когда я как будто случайно поворачивался к нему, он либо отводил глаза, переставая буравить взглядом мою спину, либо нацеплял на лицо фальшивую улыбку. Но подозрения к делу не пришьешь, мне требовалось что-нибудь посущественнее.

Уже начало темнеть, когда мы въехали в какую-то деревню с трактиром, вполне приличным на первый взгляд.

— Предлагаю ехать дальше, — говорю я. — Даже если ничего подходящего нам не подвернется, то заночуем в лесу, не впервой.

Монах степенно кивает в ответ. Если бы я не приглядывался, то не заметил бы его мимолетной ухмылки.

Для ночлега мы выбираем маленькую поляну ярдах в пятидесяти от пустынной дороги. Вокруг непролазной стеной стоят высокие деревья, легкий ветер непрерывно шелестит листьями, в небе зажигаются первые звезды. Отсюда хоть криком кричи, хоть волком вой, никто не услышит. А даже если и понесет кого нелегкая на ночь глядя в лес, то только безумец рискнет откликнуться на отдаленный призыв о помощи. Мы в самой натуральной чаще, того и гляди либо леший в гости наведается, либо медведь забредет.

Пока я торопливо разжигаю костер, брат Фурнишон споро расседлывает коня и мула. Животные дружно начинают хрустеть овсом из подвешенных к мордам мешков, тем временем монах подтаскивает седельные сумки поближе к разожженному костру.

Я демонстративно расстегиваю пояс, ножны, откинутые в сторону, бряцают о валяющийся в траве камень, и брат Фурнишон замирает, затаив дыхание. Сейчас он — вылитый кот, что вот-вот закогтит неосторожного воробья, одного беззаботного послушника.

— Пойду сполосну лицо, — протяжно зевнув, говорю я монаху. — А ты пока разогрей жареное мясо, очень есть хочется.

Кивнув, брат Фурнишон отворачивается к седельным сумкам, а когда я возвращаюсь, он уже полностью готов мною заняться.

— Подойдите, брат Робер, — говорит монах, в голосе звучит неподдельная озабоченность. — Я должен вам кое-что показать.

Деваться некуда, и я подхожу к спутнику, нацепив на лицо недоумение пополам со сдержанным интересом. Не говоря худого слова, брат Фурнишон разворачивается навстречу мне одним стремительным гибким движением, которого просто не ожидаешь от столь плотно сложенного господина. Остро заточенная сталь со свистом рассекает воздух в том месте, где только что находилось мое горло. Хорошо поставлен удар у францисканца, промедли я долю секунды, и моя голова сейчас катилась бы по поляне, сминая сочную траву и распугивая кузнечиков и прочих ночных тараканов.

Раздается противный чавкающий звук, глаза монаха закатываются, он кулем оседает на землю. С грустной улыбкой я взвешиваю в руке увесистую дубинку, родную сестру той самой, которой некогда попотчевал меня отец Антуан, вновь прячу ее в рукав, отпихиваю в сторону тело, уткнувшееся в седельные сумки, и вскоре в моих руках оказывается прочная веревка.

— Очнитесь, брат Фурнишон! — зову я настойчиво. — Сейчас не время для сна.

Застонав, монах широко распахивает глаза, на лице недоумение, он словно пытается понять, как попал в это место и кто, черт побери, я такой.

— Ну ладно, — пожав плечами, я плещу ему в лицо новую порцию воды.

Пока брат Фурнишон набирался сил, я успел не только сходить за ней к ручью, но и порылся в его кошеле, сумке и даже отыскал в рясе потайной карман.

— Достаточно, — хрипит незадачливый убийца. Брат Фурнишон уже пришел в себя, и глаза у него сейчас словно пылающие угли.

Он резко дергается, пытаясь освободиться, и тут же обмякает. Видно, вспомнил, что сам выбирал веревку, такой можно и льва удержать.

— Я полагаю, что приступ уже прошел и тебя можно развязать? — в моем голосе звучит искреннее участие и уйма заботы о ближнем.

— Да, — после секундной заминки отвечает монах. — Я чувствую себя намного лучше.

— Но как же отец Бартимеус послал со мной припадочного? — вслух размышляю я, не торопясь освободить брата Фурнишона. — Наверное, ты не рассказывал ему о своей беде?

— Да, — соглашается тот, стыдливо пряча глаза. — Не рассказывал. Но теперь, как только его увижу, сразу же покаюсь. Думаю, отец Бартимеус наложит на меня суровую епитимью. Развяжи меня побыстрее, я должен немедленно выехать обратно в монастырь Сен-Луи и признаться падре во всем.

— Прямо среди ночи? — поднимаю я брови. — Во всем?..

Брат Фурнишон истово кивает, изображая стыд и раскаяние пополам, и я уже почти готов доверить ему роль второго плана в труппе провинциальных комедиантов. Вот только глаза у монаха посверкивают как-то нехорошо, слишком уж остро, словно наконечники стрел. В них обещание немедленной и страшной смерти, как только я поддамся уговорам.

— Тут есть одна проблема, — чешу я затылок. — Опасаюсь, что внутри тебя сидит злой дух, ведь иначе ты давным-давно признался бы во всем на исповеди. Хоть я никогда не имел дела с одержимыми бесами, все же попробую изгнать их из тебя живительным пламенем. Ну а если ничего не выйдет, тогда вернемся в монастырь, где тобой займутся настоящие экзорцисты.

Монах что-то ворчит, оскалив крупные зубы. Я мельком замечаю, что эмаль на них чудо как хороша. Ни одного из семи признаков больных зубов, вот что значит никогда в жизни не есть сладостей!

— Так ты издеваешься надо мной, послушник! — брызжет слюной монах, лицо его багровеет от прихлынувшей крови, а брови сползаются к переносице. — Делай что хочешь, мне все равно. Но знай, ничего тебе не поможет. Раз уж тебя решили убить, то из-под земли достанут!

— Кто решил?

Вместо ответа брат Фурнишон неожиданно плюет в меня. Я машинально дергаю головой, но он, как оказалось, целил не в лицо, а в грудь. Сцена допроса будто один в один слизана со старых советских фильмов, где красных комиссаров допрашивали белогвардейские поручики, батька Махно, немецкие офицеры (нужное вставить), и я, несмотря на всю серьезность ситуации, не могу сдержать невольной улыбки.

— Экий ты, братец, несгибаемый, — качаю я головой. — Скажи, кто приказал меня убить, и получишь легкую смерть. А иначе…

— А я никуда и не тороплюсь! Куда мне спешить. Если умру без покаяния, то попаду прямиком на адскую сковородку. Так что можешь пытать, я готов!

— Кто? — Я хватаю монаха за горло, мои пальцы медленно сжимаются, брат Фурнишон тщетно пытается вдохнуть. — Твои английские хозяева… или отец Бартимеус?

При упоминании наставника взгляд монаха виляет в сторону, и я, озадаченный таким ответом, разжимаю руку. На шее моего пленника остаются багровые отпечатки, на их месте тут же начинают проступать кровоподтеки.

— Но почему?

Я сижу, свесив руки, и все никак не могу понять, чем же был вызван этот приказ наставника. Через несколько минут монах отвечает:

— Я и в самом деле не знаю, в чем ты провинился. Мне лишь сказали, что ты английский шпион. Приказали убрать тебя в безлюдном месте и зарыть поглубже, а затем, выждав где-нибудь пару дней, тихо вернуться в монастырь.