Все девочки взрослеют - Дженнифер Уайнер

— Даже и не думай, — усмехнулась Лайла Пауэр, надавив каблуком на грязную шею солдата.

Я добралась до середины очередной рукописи. Лайла занималась любимым делом: мочила негодяев. Признаюсь, я испытывала огромное удовольствие, воображая, что шея под ее каблуком принадлежит тому, кто меня предал.

Солдат извернулся и плюнул в нее. Лайла безмятежно улыбнулась, нагнулась и быстро разоружила его, выдернув из-за пояса электрошокер и кривой нож. Затем она рывком поставила солдата на ноги и скрутила ему руки за спиной. Он подался вперед, пытаясь сбить Лайлу с ног. Она выше вздернула его руки и широко улыбнулась, когда они с приятным щелчком выскочили из суставов.

Я усмехнулась, оскалив зубы, и наклонилась вперед, представляя себя на месте героини.

— Подумай, — прошептала Лайла.

Ее губы почти коснулись уха солдата, в котором виднелась застарелая грязь. Он заметил кровь на ее зубах. Его мир зашатался. Солдат рухнул на колени и застонал.

— Пощади, сестричка. — Кровь и слезы смешивались на его лице с пылью и потом. — Пощади, охотница. Разве мы не одной породы?

— Сомневаюсь, — пробормотала я.

За окном прогудела машина. Я закрыла ноутбук и посмотрела на часы. Пятнадцать минут одиннадцатого, значит, на уборку остался час сорок пять минут. Я выглянула в окно. Брюс купил очередную машину.

— Джой! — крикнула я. — Это твой… Брюс!

Хлопнула дверь ванной. Дочь, топая, спустилась по лестнице. Конский хвост, на губах — помада, которую я не должна замечать. Я поманила Джой к себе. Она шумно вздохнула. Я проверила, на месте ли слуховой аппарат и включен ли он.

— Можно мы пойдем по магазинам? — спросила Джой и помахала Брюсу в окно.

— Конечно, — ответила я. — Позвони, если задержитесь после четырех.

Джой взглянула на меня как на жертву серьезной мозговой травмы.

— Я вернусь не раньше ужина. Брюс высадит меня у Дома Роналда Макдоналда[80]. Мой мицва-проект, забыла?

— Ах да.

Отлично. Я успею убраться, принять ревизора и расставить все по местам. Мы с Питером решили не сообщать Джой о возможном ребенке, пока не пройдем проверку и не найдем суррогатную мать. Прежде у меня не было секретов от дочери, но сейчас невозможно по-другому. У Джой все время меняется настроение, она стала плохо учиться. Забыла включить слуховой аппарат, спрятала под матрасом статью. Ее матери грозит увольнение. Зачем лишний раз ее волновать? Не лучше ли сначала все выяснить?

— Дай я тебя поцелую, — сказала я.

Джой застонала, но послушно подставила щеку и, случайно или намеренно, испачкала помадой мой рукав.

— Желаю приятно провести время! Будь осторожна. Звони, если что.

Джой нетерпеливо махнула и выбежала из двери. Как только новенькая машина Брюса тронулась с места, я вскочила. Поправить стопки журналов на столике. Убрать обувь и зонтики в кладовку. Зажечь свечи. Сунуть в заранее нагретую духовку яблочный пирог, который я испекла на прошлых выходных и заморозила. В доме должно уютно и ностальгически пахнуть корицей и мускатным орехом. Это свидетельствует о моральной устойчивости и крепкой любви. Или, по крайней мере, регулярном наличии домашних десертов.

— Питер! — позвала я.

Муж сбежал по лестнице. Небритый, в своем обычном «выходном костюме» — мятых хаки и заляпанной краской футболке.

— Визит ревизора, — напомнила я.

Он усмехнулся.

— Бублики купил. Фруктовую тарелку обеспечил.

Я прошла за мужем на кухню. Шесть бубликов благоухали в пакете на стойке. Питер также принес обезжиренный и обычный сливочный сыр, фрукты, заказанные мной в магазине натуральной пищи, и смесь молока и сливок для кофе.

— Я говорила, что люблю тебя? — улыбнулась я.

Питер кивнул.

— А что тебе нужно побриться? Да, ты не мог бы пропылесосить ковер в гостиной?

— Уже начал.

Я прошла за ним в гостиную.

— Не ты, а «Румба».

Разумеется, обычный пылесос стоял в кладовке, Френчи пряталась в углу, а крошечный робот-пылесос елозил по ковру.

— Ты же знаешь, я ему не доверяю, — упрекнула я мужа.

Питер положил руку мне на шею.

— Кэндейс. «Румба» живет у нас десять лет и ни разу, цитирую, «не восстал против своих хозяев».

— Это ничего не значит. — Я с подозрением наблюдала за «Румбой». — Просто он тугодум.

— Схожу побреюсь, — произнес Питер.

Я вернулась на кухню, нарезала бублики, сварила кофе, распределила охапку розовых и желтых тюльпанов, лилий и пионов между тремя вазами и наполнила графин, подаренный нам на свадьбу, свежевыжатым апельсиновым соком.

— Шампанского? — крикнула я.

— Реми Хеймсфелд решит, что мы по утрам пьем «мимозу»[81]. Нам это надо?

Мы с Питером не поняли: Реми Хеймсфелд — мужчина или женщина? Поэтому все две недели называли его/ее просто Реми Хеймсфелд.

— Может, начнем с текилы? — предложил Питер через десять минут, спустившись по лестнице. — Растопим лед.

На мочке его уха осталось мыло. Порез на подбородке был заклеен кусочком туалетной бумаги.

«Глоток текилы не помешал бы, — подумала я. — А то нервишки пошаливают». Я налила сливки в сливочник и поставила его на поднос рядом с чашками, сахарницей, серебряными ложками и салфетками. (Я проснулась в шесть утра, чтобы нагладить салфетки.) Затем я взбежала по лестнице. «Электробигуди, электробигуди, где мои электробигуди?» Я порылась под раковиной: фен, огромная бутыль кондиционера для волос, пыльный пакет с бесплатной помадой и тональным кремом (не того цвета). Электробигуди как сквозь землю провалились. Я захлопнула дверцу шкафчика и метнулась в комнату Джой. На полу валялся расстегнутый рюкзак. Из него торчал учебник математики, папка по английскому и знакомая ярко-розовая обложка.

У меня сжалось сердце. Я села на кровать. Во рту пересохло. Голова кружилась. Я достала из рюкзака потрепанный бумажный экземпляр «Больших девочек».

Я медленно переворачивала листы. Ужас сменился замешательством. Предложения, абзацы, целые страницы были закрашены черным. Каждое бранное слово и сексуальная сцена подверглись редактуре. Страницы щетинились клейкими листочками. На одном было написано: «Спросить у Элль?», на другом: «Ни за что», на третьем просто: «Амстердам». На внутренней стороне обложки был выведен адрес интернет-сайта Принстона, телефонный номер с незнакомым кодом и что-то вроде японского трехстишия: «Ерунда. Лошади. Мама.».