Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже

Дуло пистолета уперлось мне в затылок:

– Не двигаться!

Я замер.

– Медленно повернитесь и положите руки на стол.

Я узнал его по характерной манере проглатывать слова. Стефан Сарразен.

– Мне кажется, мы с вами обо всем договорились.

Я повернулся на тридцать градусов и положил руки на рабочий стол Сильви. Жандарм быстро обыскал меня, вытащил пистолет и ощупал карманы.

– Повернитесь. Лицом ко мне.

Черные волосы резко выделялись у него на лбу. Узко посаженные глаза вместе с носом составляли крест или грозный кинжал. Он смахивал на Дьяболика, героя итальянских комиксов шестидесятых. Теперь он держал по пистолету в каждой руке.

– Нарушение неприкосновенности жилища, уничтожение улик – плохо ваше дело.

– Каких улик? – Кассету я прикрыл ладонью. – Вы здесь уже все перерыли.

– Не важно. Судья Маньян разберется.

– Почему вы меня боитесь? Почему отвергаете мою помощь?

– Вашу помощь?

– Вы же зашли в тупик. Четырнадцать лет назад ваши коллеги ничего не нашли. И на этот раз вы ничего не добились. Дело Симонис – настоящая загадка.

Жандарм снисходительно покачал головой. На нем был синий форменный свитер с белой полосой на груди. В неярком свете поблескивали погоны.

– Я велел вам убираться отсюда, – сказал он, кладя в кобуру свое оружие и засовывая мой пистолет за пояс.

– Почему бы нам не работать вместе?

– Да вы упрямец. На что вам сдалось дело Симонис?

– Говорю же вам: этим делом очень интересовался мой друг.

– Это все брехня. Если бы ваш приятель приезжал сюда и пытался расследовать это дело, я бы об этом узнал.

– Может, он действовал более скрытно, чем я. Похоже, никто его не видел.

Жандарм повернулся к окну и заложил руки за спину. Он расслабился. За окном Сартуи тонул во мраке.

– Дюрей, дверь позади вас. За своим пистолетом придете завтра в жандармерию, а потом убирайтесь отсюда. Если завтра в полдень вы еще будете в Сартуи, я звоню в прокуратуру.

Я стал пятиться в сторону коридора, изображая смесь сдержанного гнева и покорности, открыл входную дверь, и мне в лицо ударил резкий порыв ветра. На этот раз я направился к круглой площадке не напрямик, а по дорожке.

Ночь была чистой и светлой. Небо усеяно звездами. Я добрался до тупика, где стояла моя машина, и оглянулся на дом. С порога Стефан Сарразен наблюдал за мной с самым воинственным видом. Я сел в машину и, наконец, осмелился улыбнуться. Кассета все еще была у меня в руке.

Девочка в плену.

В доме, где шаги не слышны.

Сосновые иглы, железные иглы,

Девочке больше не петь…

Это была считалочка с примитивной мелодией. Речитатив звучал фальшиво. Но особенно противным был голос – какой-то нездоровый. Без тембра, не низкий, не резкий, не женский, не мужской – только режущий ухо и в то же время мягкий.

Я остановил запись. Я прослушал ее уже раз двадцать. Заперся в дортуаре на два оборота, позаимствовав у отца Мариотта магнитофон.

На кассете было три сообщения без дат и комментариев: анонимные звонки, которые Сильви Симонис удалось записать. Я уже скопировал их на свой ноутбук – звук и текст. Никто не говорил мне, что анонимные угрозы имели форму песенок. Сидя на кровати, закрытый со всех сторон бежевым балдахином, я опять нажал на «воспроизведение».

Девочка в опасности,

Тем хуже для нее.

Все кончено, час пробил.

Девочке больше не петь…

Я попытался представить себе рот, издававший такие звуки, лицо человека, которому принадлежал этот голос. Безобразное звероподобное существо или, может быть, израненное, забинтованное, прикрытое лицо… Я вспомнил тайну преобразования голоса, след, по которому пошли жандармы, в конце концов предъявив обвинение Ришару Моразу. До меня не доходило, как Ламбертон со своими людьми мог так упорно настаивать на этой версии.

Мне уже приходилось слышать голоса, измененные с помощью гелия, вокодера или другого электронного приспособления. Но они звучали совсем иначе, в них не чувствовалось отсутствия тембра, такой бесформенности и в то же время такой естественности.

Третье послание:

Девочка уже в колодце,

Горе тем, кто не поверил.

Все закончилось там, на дне.

Девочке больше не петь…

Я остановил магнитофон. Именно последнее сообщение подсказало жандармам, что девочку следует искать в колодце. У Сильви хватило присутствия духа записать его, хотя она была в больнице. О чем она тогда думала? Почему оставила дочь без защиты, несмотря на предыдущие угрозы?

В поисках магнитофона я наткнулся в библиотеке Мариотта на книгу о местных традициях: «Сказки и легенды Юра». В главе 12 речь шла о знаменитом «доме с часами».

В начале XVIII века, говорилось в книге, семья часовщиков построила на склоне холма дом, чтобы защитить себя от порывов северного ветра и обрести покой для своей кропотливой работы. Но на самом деле они хотели укрыться от любопытных глаз, потому что эти люди были алхимиками. Им удалось изготовить часы с магическими свойствами. Механизм был настолько точным и бесшумным, что часы могли проделывать щели в течении времени. Трещины, которые вели в мир без времени…

Существовали и другие версии легенды. По одной из них, часовщики были колдунами, их жилище стояло на зловонных болотах, а расщелины в их часах вели прямехонько в ад. Эти «двери» открывались в обе стороны, и демоны могли проникать в наш мир между двумя готическими цифрами на циферблате.

Возможно, тут все дело в усталости, но я ясно представил себе беса с головой вампира, вылезающего из часов, чтобы накинуться на Сильви Симонис: он кусал ее, отравлял своим ядом, оставляя на теле свои знаки. Сатана и отрезанный язык. Вельзевул и жужжащие мухи. Люцифер и свет, пробивающийся сквозь ребра…

Я отогнал кошмарное видение и продолжил чтение. В третьем варианте легенды говорилось, что проклятые мастера своими исследованиями навлекали беды на Сартуи. А несчастий в истории города было немало: эпидемии чумы в XVIII веке, холера и пожары в XIX, резня, казни и смертельная ярость во время двух мировых войн, не считая эпидемии гриппа, от которого в 1920 году умер каждый десятый житель города. В окружавших Сартуи долинах все эти несчастья нередко приписывали «дому с часами» с его ядовитыми подземными водами. А уж самые суеверные даже считали его причиной промышленного краха.

Я потер глаза. Два часа ночи. И зачем только я тратил драгоценные часы сна на эту ерунду? Меня неотступно преследовал один вопрос: почему Сильви Симонис осталась в этом чертовом городе, в мрачном склепе, где витал призрак ее дочери?