Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни - Коллектив авторов

над новыми учителями; но значительная часть зрителей на этот раз была недовольна. Особенно задета была Аристофаном богатая афинская молодежь, высмеянная в «Облаках» за увлечение конными ристаниями и за расточительность; кроме того, среди зрителей было много близких учеников тех самых софистов, которых высмеивал Аристофан. Особенно возмущались два богато одетых афинянина. Судя по тому, как пред ними почтительно расступались соседи, с любопытством прислушиваясь к их горячему разговору, было видно, что это не заурядные афиняне. Один из них был уже пожилой человек, со спокойным лицом, изборожденным морщинами. Это был Критон, богатый афинянин, известный своею щедростью. Другой – юноша лет 26 – отличался поразительной красотой и живостью движений.

– Ну, что ты скажешь по поводу «Облаков», дорогой Алкивиад? – обратился к нему Критон.

– Клянусь собакой! – взволнованно ответил Алкивиад. – Этот Аристофан столько же талантлив, сколько несправедлив!

– Как всегда и подобает автору комедий, – заметил Критон.

– Уж не с вас ли списал Аристофан своих софистов? – невольно вырвалось у шедшего рядом с Алкивиадом юноши, который, по виду и произношению, казался иностранцем.

Критон и Алкивиад с удивлением поглядели на вопрошавшего. Алкивиад вспылил:

– Ты угадал, – сказал он, – Аристофан списал своих софистов отчасти спас; но его софисты похожи на нас так же, как ты – на афинянина.

Иностранец смущенно покраснел.

– Ты прав, афинянин, – сказал он Алкивиаду. – Я Симмиас, гражданин Фив, и потому не могу походить на афинянина; но если бы вы пожелали посвятить меня в суть дела, я так же усердно выслушал бы вас, как искренне смеялся, по воле Аристофана.

Алкивиад почувствовал раскаяние за свою горячность, заставившую его быть не совсем сдержанным с иноземцем.

– Если ты пожелаешь идти с нами, – сказал он, – мы охотно поможем тебе разобраться в цене того смеха, который удалось сегодня Аристофану вызвать у зрителей. Впрочем, нет, я слишком взволнован, чтобы быть беспристрастным: пусть лучше Критон начнет беседу.

В это время спутники вошли в тенистую аллею Академии. Воздух был напоен ароматом тополей и цветов. В стороне под оливами бегали мальчики; многие из них были украшены венками из белого камыша. Над головами наших собеседников широко раскинулась густая зелень платанов, шептавшихся с вязами при дуновении ветерка.

Усевшись на скамью под деревьями, Критон начал говорить.

– Если бы ты, фивянин Симмиас, знал учение разных мудрецов, начиная от древних и кончая ближайшими к нам по времени, то ты увидел бы, как причудливо спутались в комедии великие мысли божественных умов: их учение изображено здесь в таком уродливом виде, что сами эти мудрецы не узнали бы себя в изображении Аристофана. Согласись, Симмиас, что так можно писать о вещах, зная о них только понаслышке. А что касается нынешних софистов, то Аристофан глубоко не прав, видя в них только обманщиков, которые за свою ложную мудрость выжимают деньги из учеников. Конечно, в наше время есть и такие софисты; но нельзя же их ставить на одну доску с такими великими, славными учителями, как Протагор, Гиппий, Горгий, Продик.

– Да, я тоже слышал о них много хорошего, – согласился Симмиас, – но я слышал и то, что нужно иметь туго набитый кошелек, чтобы стать их учеником.

– Да, они берут плату за свое преподавание; но одно дело – при случае «выжать соки» из своих учеников за ложную мудрость, другое дело – получить справедливое вознаграждение за сообщение ученику полезных знаний…

– Мне, Критон, признаться, странно слышать это, – сказал Симмиас, – разве такие великие мыслители, как Пифагор, брали деньги за свое философствование?

– Пифагор и не задавался целью учить всех желающих разным сведениям; он сообщал свои мысли в тесном кругу друзей, куда непосвященные и не могли проникнуть; но софисты всю жизнь свою посвящают делу учительства, и что же позорного в том, если они берут плату за свои труды? Неужели от этого учение их станет менее ценным? Тебе известно, что у нас, в Афинах, раньше судьи не получали жалованья и могли быть судьями только одни богатые; теперь же все граждане участвуют в суде, так как за это получают жалованье. Скажи мне, неужели афинские суды стали менее справедливыми оттого, что судьи получают вознаграждение?

Симмиас согласился.

– Так я говорил о несправедливости Аристофана по отношению к софистам вообще. Но еще больше несправедлив он к нашему несравненному Сократу.

– А разве Сократ отличается чем от софистов, о которых ты говорил?

– Конечно, и даже больше, чем каждый из названных мною софистов один от другого. Ведь каждый из них выдается из числа других каким-нибудь особым талантом. Общее у всех софистов только то, что все они большие искусники владеть словом и другим сообщать искусство речи. В этом отношении Сократ тоже может быть назван софистом: он прекрасно пользуется изящной и тонкой речью, уменьем искусными вопросами завести противника в тупик, из которого тот и выбраться не может. В остальном Сократ сильно отличается от них. Он не столько учит своих учеников красноречию, сколько старается уяснять им разные важные вопросы, например: что истинно и что ложно, что справедливо и несправедливо, что благочестиво и грешно, что полезно и вредно. Только такого человека, который умеет правильно разбираться во всем этом, и называет Сократ знающим и добродетельным; только такому человеку, говорит он, можно доверить управление частными и общественными делами. Расходится Сократ с софистами и в вопросе о богах. Многие софисты говорят, что человеку невозможно узнать о том, что такое боги и как нужно чтить их. Сократ определенно учит, что мир существует благодаря разумному попечению о нем богов, которым люди за это должны воздавать поклонение и приносить жертвы. Больше того, Сократ в себе самом чувствует вещий голос божества.

– Что же это за божество такое? – заинтересовался Симмиас.

– Сократ называет его «Даймонион» и рассказывает об этом так: «Началось у меня это с детства: вдруг какой-то голос, который отклоняет меня от того, что я намерен делать, и так всякий раз, как я за что-нибудь принимаюсь; а склонять меня к чему-либо никогда не склоняет».

– Как же ты, Критон, смотришь на это?

– Я не сомневаюсь, что это так: только голос этот – не голос бога, а голос высокой совести Сократа: а совесть и нас часто удерживает от дурных поступков; кроме того, голос этот – голос его мудрости, которая помогает Сократу не только правильно поступать, но и предвидеть будущее…

Критон умолк. Алкивиад, слушавший Критона с неменьшим вниманием, чем Симмиас, горячо заговорил: «А вот я расскажу тебе, иностранец, о том, чем Сократ особенно дорог своим ученикам, которых он называет товарищами. В своих учениках он выше всего ценит дружбу,