Атомный пирог - Марципана Конфитюр

подозревают об этом?! Что, если свободен весь мир? И нам больше ничего не угрожает! Что, если этот гриб был тем грибом, который вырос, чтобы не дать вырасти другим грибам, гораздо более крупным и опасным?!.. Может, это был последний взрыв ядерной бомбы…

Мои восторженные мечтания, неожиданно ставшие принимать форму каких-то газетных заголовков, прервало включение с Красной площади.

Я ахнула.

Мавзолей был полностью разрушен. В Кремлёвской стене зияла огромная дыра, из которой выглядывало какое-то старинное жёлтое здание. Его крышу снесло, а из окон, полностью без стёкол, а местам и без рам, в паре мест торчали ёлки, с корнем вырванные взрывом с прикремлёвской грядки. Памятник двум мужикам откинуло к разноцветной церкви: я не рассмотрела, насколько повреждено то и другое, но вряд ли они были в порядке. Историческому музею повезло остаться почти целым, только окна были выбиты. А вот министерство Добра и Правды потеряло центральную часть и еще продолжало гореть.

Я невольно представила, где находилась стрелявшая.

Какой там вертолёт! Какой там муляж бомбы! Какой там полёт до Берлинской стены!

Господи, как же я не подумала-то об этом?!

Грёбаные «стенки из свинца и аполлония»! Они это из рекламы супа «Чекерс», что ли взяли?! Защитят, бла-бла-бла… Да несчастную же просто на куски разорвало! Или она испарилась, как тот мужик в Хиросиме, который сидел на ступеньках у банка… Или сгорела внутри муляжа, если правда успела там спрятаться…

Глядя на то, как из воронки в древней брусчатке люди в противорадиационных костюмах вытаскивают завёрнутые в брезент куски чего-то или кого-то, я невольно вспомнила подлую ложь Лже-Элвиса о славе самой героической девушке, о свадьбе, обо всяком таком… Он ведь знал, конечно, знал. Он даже и не думал быть на крыше с вертолётом. Понимал, что не понадобится.

Я заплакала. Не знаю, о чего. От всего сразу. От мысли о том, что погибшей виновницей взрыва могла бы быть я. От облегчения, что соскочила. От чувства вины, что хотела участвовать в этом теракте. От страха, что будет теперь. От обиды и от унижения, что позволила себя так обмануть…

Новости кончились, по телевизору включили балет, а я всё лежала, плакала, плакала и не остановиться не могла…

Пока в дверь не постучали.

— Кто там?

— Дейтерий.

— Входи.

Мальчик зашёл, посмотрел на меня и проговорил:

— Бедный Эвелина, ты так плачешь! Но не плачь! Всё в порядке! Товарищ Сталин выжил!

60. Я собираю вещи

Вечером того же дня мы с Дейтерием сидели перед телевизором в Марининой комнате и смотрели уже более обстоятельные новости. Там шло интервью с пострадавшими: с парнем-спортсменом в разноцветной маленькой шапочке и девушкой, половина головы которой была лысой, обожжённой, а на второй было заплетено десять чёрных косичек.

Дейтерий переводил:

— Они шёл мимо Мавзолей, показывать Орден Ленина… А тут из изделия женщина вылез. Кричит: «Да здравствует мировой сионизм!». И стреляет.

— Какой ещё мировой сионизм? Он вообще тут причём?

— Я не знаю, так сказали, перевод… «Наш друг Вова нести портрет Сталина. Он упасть, накрыть его собой и так погибнуть. Портрет сохранился».

— Спас портрет ценой собственной жизни? Но зачем?

— Потому что Сталин — лучший друг физкультурников, — ответил Дейтерий глубокомысленно.

Я вздохнула, но спорить не стала. Меня всё ещё грызло чувство вины — словно это всё же я стреляла. Этот Вова будто бы погиб из-за меня…

Тем временем на экране появился Сталин. Он ходил по больнице в белом халате, щегольски наброшенном на френч, и не сняв фуражки. Короче, пострадавших посещал. Камера крупным планом показывала восторженные лица пациентов.

— Разведка сообщить, что США готовят взрыв, — перевёл Дейтерий голос диктора. — Решить на Мавзолей будет не Сталин, а актёр. Актёр сам вызвался, герой. Дают звезда покойнику. Семье его дают машину ЗИС.

— А ЗИС — это марка такая?

— ЗИС значит «завод имени Сталина»! — деловито пояснил парень.

Следующие кадры заставили меня вздрогнуть. На экране появилась наша Лида — только не в той полувоенной одежде, в которой ходила обычно, а уже в настоящем мундире с погонами.

— Лейтенант госбезопасности Нуклида Шароварова рассказывает. Она караулить американцы. Раскусила их план. Американцы догадаться, напали, одного сбросила с крыши, другой стрелять, но не до конца… Их много, жить в гостинице «Украина». Это где работает Марина. И ты там тоже жить?

— Там все иностранцы живут, — произнесла я как можно более равнодушным тоном.

Дальше показывали ещё каких-то людей, по словам которых в «Украине» была выявлена жидофашистская ячейка, которая существовала давным-давно и сотрудничала с формалистами, титоистами, троцкистами, оппортунистами, мендилистами-морганистами и другими безродными космополитами. Человек в этой ячейке были сотни, и от их разоблачения доблестные стражи правопорядка были совсем в двух шагах. Также сообщалось, что нехватка в магазинах женской обуви тоже может объясняться происками этой террористической организации. Её проникновение в руководство министерства снабжения с целью поднять цены на молочные продукты и ухудшить жизнь народа также не исключалось…

А потом было самое страшное. На экране появился Псевдо-Элвис — тот, которого я не убила. Верней, не добила. В том, чтобы видеть его снова живым, было что-то и радостное, и жуткое одновременно. Он лежал на койке забинтованный — и, то ли мне показалось, то ли на его теле имелись какие-то новые повреждения, кроме тех, что нанесла я… Вокруг койки была куча МГБ-шников.

— На допросе американец во всём призналась. ЦРУ хотеть убить товарищ Сталин. Нужен смертник. Использовать американские девушки, безумные от артиста. Потому что им легко внушить. Их собрать в специальной больнице, обработать там и выбрать подходящий… — Тут Дейтерий оглянулся на меня. — Не плачь, подруга! Всё закончилось! Их вылечат! Уже Сталин ничего не угрожает!

Парень обнял меня. Я опять не могла успокоиться.

Как же гадко узнать, что тебя предали, что тебя хотели использовать как одноразовую вещь и выбросить! А сидя в чужой квартире в чужой стране и обнимаясь с мелким пацаном, с которым ты знакома всего сутки, — ещё гаже…

Уже сквозь слёзы я смотрела следующий сюжет про то, как советские люди стоят в очередях на станции переливания крови, чтобы поделиться своим жизненным соком с пострадавшими.

— Я должен тоже пойти дать кровь, — заявил Дейтерий.

— Дети не сдают, — сказала я.

— Нет, все сдают. Папа сдавать для космонавты, мама для полярники, бабка для Вьетконг, сестра для Северный Корея… Теперь моя очередь.

Я была не в силах и не в праве обсуждать с ним вопросы здоровья, поэтому просто кивнула. Затем мы посмотрели репортажи про митинги на заводах по