Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв - Уильям Гибсон

– Однако подзадержались, – сказал голос. – Я все думал, кто будет первым. Так, значит, Вирек… Мамона…

Тут ее подхватили, несколько раз повернули. Марли едва не потеряла шлем, который поплыл было прочь, но кто-то сунул его ей обратно в руки. Сумочка, в которую Peз пихнула куртку и ботинки, описала дугу и врезалась Марли в висок.

– Кто вы? – спросила Марли.

– Лудгейт! – прогрохотал старик. – Виган Лудгейт, как тебе прекрасно известно. Кого еще он велел тебе здесь морочить?

Лицо старика, изборожденное морщинами, усыпанное пигментными пятнами, было чисто выбрито, но седые нестриженые волосы дрейфовали вокруг головы в приливах спертого воздуха, как морские водоросли.

– Извините, – сказала она. – Я здесь не для того, чтобы вас морочить. Я больше не работаю на Вирека… Я пришла, потому что… Я хочу сказать… я вообще уже не уверена, зачем сюда летела, но по пути я узнала, что художнику, который создает шкатулки, грозит опасность. Потому что есть что-то еще… Вирек думает, у этого художника есть что-то, что освободит его, Вирека, от рака…

Марли запуталась и умолкла, слова увязли в атмосфере безумия, которую ощутимо источал Виган Лудгейт. Теперь она увидела, что старик облачен в потрескавшийся пластмассовый панцирь древнего рабочего скафандра. На потускневшую сталь кольца под шлем были ожерельем налеплены дешевые металлические распятия. Его лицо оказалось вдруг совсем близко, и Марли ощутила запах гнилых зубов.

– Шкатулки! – Маленькие шарики слюны сворачивались у его губ, повинуясь элегантным законам Ньютоновой физики. – Блудница! Они – из длани Господней!

– Полегче, Луд, – раздался второй голос, – ты пугаешь даму. И вы полегче, леди, потому что старый Луд… ну, у него не так уж много бывает гостей. Совсем выбивают его из колеи, видите ли, но в общем и целом он безобидный старый хрен.

Повернув голову, она встретила веселый и спокойный взгляд широко распахнутых голубых глаз на довольно юном лице.

– Меня зовут Джонс, – сказал парнишка. – Я тоже тут живу…

Виган Лудгейт запрокинул голову и завыл. Звук диким эхом отразился от стен из стали и камня.

– Видите ли, – говорил Джонс, пока Марли подтягивалась вслед за ним по тросу с узлами, натянутому вдоль коридора, которому, казалось, не будет конца, – он обычно довольно смирный. Слушает свои голоса, всякое такое. Разговаривает сам с собой, а может, с голосами, не знаю. А потом на него вдруг находит, и он становится вот таким, как только что…

Когда он замолкал, Марли еще могла слышать слабое эхо завываний Лудгейта.

– Вы скажете, это, мол, жестоко, ну… то, что я его так оставляю. Но на деле так лучше. Он вскоре сам устанет. Проголодается. И тогда пойдет искать меня. Есть-то хочется, понимаете.

– Ты австралиец? – спросила Марли.

– Из Нью-Мельбурна, – ответил он, – или был, пока не поднялся по колодцу.

– Ты не против, если я спрошу, почему ты здесь? Я хочу сказать, здесь, в этом, этом… Что это?

Парнишка рассмеялся:

– Обычно я называю это Местом. Луд, он зовет его всякими разными именами, но в основном Царством. Считает, что нашел Бога. Правда-правда. Может, и нашел, если смотреть на это с такой точки зрения. Насколько я понял, до того как подняться по колодцу, он был кем-то вроде компьютерного мошенника. Не знаю, как именно его сюда занесло, однако старикана здешняя жизнь устраивает… Что до меня, то я в бегах, понимаете? Кое-какие неприятности, не будем вдаваться в подробности, – пришлось уносить ноги, да подальше. Ну так вот, я очутился здесь – а как, это уже отдельная долгая история – и нашел старого Лудгейта, который почти подыхал с голоду. У него был тут вроде какой-то бизнес, ну, продавал всякие вещички, какие находил в мусоре, и эти шкатулки, за которыми вы охотитесь. Правда, Луд для этого слишком уж сбрендил. Его покупатели появляются, ну, скажем, три раза в год, а он возьмет да и отошлет их прочь. Так вот, я и подумал, все равно, где прятаться, что здесь, что там, а потому я стал помогать ему. Вот и все, я думаю…

– Ты не мог бы отвести меня к художнику? Он здесь? Это очень срочно…

– Отведу, не бойтесь. Но это место строилось-то не для людей. Я хочу сказать, не для того, чтобы здесь жить, так что идти нам долго… Ну да никуда он не денется. Не могу гарантировать, что он сделает вам шкатулку. А вы правда работаете на Вирека? На этого суперпупербогатого старого пня из телевизора? Он ведь бош, да?

– Работала, – ответила Марли. – Несколько дней. А что до национальности, я бы сказала, что герр Вирек – единственный гражданин нации, состоящей из герра Вирека…

– Усек, – весело отозвался Джонс. – Все они одинаковы, это богатое старичье, хотя смотреть на них гораздо веселее, чем на какое-нибудь чертово дзайбацу… Ну разве бывает, чтобы дзайбацу покоцали, а? Возьмем старого Эшпула – мой земляк был, – который все это построил. Говорят, собственная дочь ему горло перерезала, а теперь она так же сбрендила, как старый Луд, забилась куда-то в своем фамильном замке. Место ведь было когда-то частью этого замка.

– Рез… я хочу сказать, мой пилот что-то такое говорила. И моя подруга в Париже недавно упоминала Тессье-Эшпулов… Клан… рассыпался?

– Рассыпался? О господи! Да просто псу под хвост! Сами подумайте: мы с вами ползем через то, что когда-то было сердечниками баз данных всей корпорации. Это железо скупил какой-то посредник из Пакистана. С обшивкой все в порядке, и в микросхемах полно золота, но его не так легко извлечь, как кое-кому хотелось бы… Эта огромная хреновина так и висит здесь с тех самых пор, один лишь Луд для компании – или, наоборот, она для компании Луду. Пока не пришел я. Вот так. Думаю, однажды сюда поднимутся бригады из Пакистана и примутся резать… Но забавно, как много всего тут до сих пор работает, по крайней мере иногда. Слышал я одну байку, она меня сюда и привела. Хотя Тессье-Эшпулы якобы стерли тут всю память…

– Но ты думаешь, сердечники еще исправны?

– Господи, да. Так же как и Луд, если, конечно, можно называть это исправностью. Что, по-вашему, представляет собой этот ваш шкатулочник?

– Ты что-нибудь знаешь о «Маас-Биолабс»?

– «Мосс» что?

– «Маас». Они делают биочипы…

– А, эти. Ну это, пожалуй, все, что я о них знаю…

– Лудгейт о них говорит?

– Может, и говорит. Не то чтобы я его внимательно слушаю. Луд много чего болтает…

Ховер полз по улицам, обрамленным ржавеющими штабелями мертвых машин, кранами мусорщиков и черными вышками плавилен. Тернер держался задворок, пробираясь в западный сектор Муравейника, и со временем завел ховер в узкий кирпичный каньон – бронированные борта, задевая за стены, высекали искры – и вогнал его прямо в стену покрытого сажей прессованного мусора. Оползень отбросов завалил машину почти до крыши, и Тернер отпустил управление, глядя, как из стороны в сторону раскачиваются поролоновые игральные кости. Последние двенадцать кварталов стрелка индикатора горючего колебалась на нуле.