Пережитки большой войны - Джон Мюллер

«поставлены на паузу» коммунизмом, «тем самым создав нечто вроде мультипликативного эффекта для насилия». Но с падением этой подавляющей силы древняя бурлящая межнациональная и межэтническая ненависть смогла спонтанно вырваться на поверхность, что обернулось националистским насилием[420]. Далее подобный подход расширил до теории космических масштабов гарвардский профессор Сэмюэл Хангтинтон, дав ей громкое название «столкновение цивилизаций». Хантингтон признавал, что до Второй мировой войны межэтническое насилие в Югославии было незначительным или вовсе отсутствовало, но это все равно не помешало ему определять боснийскую войну как одно из ключевых столкновений цивилизаций или войн на линии разлома, которые «редко заканчиваются навсегда», поскольку «война возобновляется, когда одна из сторон сочтет, что настал благоприятный для нее момент». Хангтингтон также утверждал, что если Соединенные Штаты уйдут из Боснии, то война там, скорее всего, возобновится[421].

Эта точка зрения отчасти объясняла нежелание администрации Буша вмешиваться в ситуацию в Боснии, а первоначально и в Сомали, а вскоре таких же взглядов стала придерживаться и администрация Клинтона. Например, в 1995 году вице-президент США Эл Гор, красноречиво описывая боснийский конфликт в выступлении на национальном телевидении, допустил, что трагедия разворачивалась, «по некоторым оценкам, на протяжении пяти столетий». Дабы не отставать от своего коллеги, президент Билл Клинтон в том же эфире высказал мнение, что «вражда между этими народами тянется пятьсот лет, а некоторые говорят, что и тысячу». Конкретные имена не уточнялись, но среди этих «некоторых», вероятно, был Генри Киссинджер, который безапелляционно заявлял, что «этнические конфликты были эндемичным явлением на Балканах на протяжении столетий» (по-видимому, в отличие от утонченной, миролюбивой Западной Европы), а затем, рассуждая в той же снисходительной манере, пришел к абсурдному выводу, что «ни у одного балканского народа нет никакого опыта, а по сути, и веры в западные концепции толерантности». Как было показано в главе 6, подобное объяснение, столь удобное для предпочитающих невмешательство, в корне неверно. Но, как замечает Брайан Холл, «литературные клише нелегко изжить, особенно если в их основе лежат поверхностные представления»[422].

Подобные суждения в ряде аспектов проистекают из представления о гражданской войне в духе Гоббса. Поскольку он полагал, что любой человек исходно «принципиально лишен чувства безопасности, не доверяет другим людям и боится за свою жизнь», то единственным способом справиться с этой бедой, пригодным для всех, оказывается постоянное подчинение авторитарному правителю. Такой правитель в первую очередь ценит славу и стабильность, а не верность доктринам или идеологическую (этническую) чистоту, он будет постоянно прилагать усилия, необходимые для того, чтобы удержать людей от возвращения к их естественной склонности к индивидуализму, враждебности и безразличию к правам других[423].

Однако опыт гражданских войн, рассмотренных в этой книге, подразумевает, что эта монументальная, а возможно, и совершенно неисполнимая задача едва ли необходима. Большинство людей преимущественно не испытывают особых трудностей с тем, чтобы поладить друг с другом, и вырабатывают эффективные правила и модели поведения, которые позволяют им мирно сосуществовать[424]. Полиция действительно может быть нужна и даже необходима для поддержания порядка, но в нормальной ситуации ей не требуется быть многочисленной и осуществлять контроль в духе Левиафана у Гоббса. Так происходит потому, что полиция в основном нужна просто для защиты большинства от немногих, а не каждого от каждого, как предполагал Гоббс, или по меньшей мере как обычно воспринимается его учение. Иными словами, силам правопорядка приходится иметь дело не с широкими массами граждан, а лишь с малым их сегментом, склонным к насилию.

Одна из крайностей заключается в том, что образ войны всех против всех может подтолкнуть власти или участников некой группы, находящейся в опасности, к, по сути, расистскому выводу о том, что единственным эффективным методом устранения угрозы, исходящей от определенной группы, является ее уничтожение. Как продемонстрировал Бенджамин Валентино, это простое, но чудовищное суждение неоднократно становилось основной причиной масштабных перемещений населения и массовых убийств[425]. Другая же крайность подразумевает, что образ войны всех против всех может препятствовать деятельности по поддержанию правопорядка в связи с огромными затратами, поскольку при таком подходе нужно прямо и всеохватно контролировать все население, а не всего лишь небольшой, действующий бессистемно и зачастую довольно трусливый его сегмент.

Неприятие потерь

Международное сообщество крайне болезненно реагировало на людские потери, понесенные в ходе военных миссий, имевших отчетливо гуманитарный характер, то есть в кампаниях, в ходе которых значимые национальные интересы не могут стоять на кону ни в актуальной, ни в потенциальной форме.

Эту аксиому продемонстрировал опыт США в Сомали, рассмотренный в главе 7. Данную закономерность можно усмотреть и в общем нежелании участвовать в боевых действиях в Боснии в начале 1990-х годов, несмотря на несколько лет «эффекта новостей CNN», который, казалось, побуждал к действию, несмотря на целенаправленные попытки западных журналистов вынудить военное вмешательство и на тот факт, что Европа явно считается ближе к американским интересам, чем нищие территории Африки[426].

До того как войска США в конце 1995 года были направлены в Боснию, порядка 67 % американцев в ходе опросов утверждали, что одобряют их участие в конфликте при условии, что все солдаты вернутся домой, однако при допущении, что операция может унести жизни 25 американских солдат, ее поддержка падала до 31 %. Судя по всему, это всеобщая тенденция. Например, к 1997 году испанские войска, которые после завершения войны в Боснии выполняли полицейские функции в неспокойном городе Мостаре, потеряли убитыми 17 человек, и правительство страны, решив, что этого хватит, свернуло свои действия, чрезвычайно сыграв на руку орудовавшим в городе хорватским бандам. Аналогичным образом Бельгия спешно отказалась от военного присутствия в Руанде, после того как на ранней стадии геноцида десять представителей бельгийских сил правопорядка были убиты, а их тела расчленены. Правда, чтобы сохранить репутацию, правительство Бельгии призвало другие страны тоже покинуть Руанду[427]. Такая же нетерпимость к потерям привела к выводу миротворцев, инспекторов и других потенциальных заложников из Боснии в 1995 году, из Ирака в 1998 и 2003 годах, из Косово в 1999 году до начала бомбардировок. В последнем регионе, чтобы избежать дополнительных жертв, Соединенные Штаты осуществляли бомбардировки с высоты примерно в 4,5 километра, и это существенно снижало их эффективность.

Иногда утверждается, что эффективная публичная поддержка со стороны глав государств может сподвигнуть нерешительную общественность признать необходимость опасных миротворческих миссий. Именно эту тактику в конце 1995 года пытался использовать президент Билл Клинтон, когда собирался отправить силы правопорядка в Боснию. Впрочем, данные опросов показывают, что Клинтону так и не удалось увеличить количество американцев, считавших это начинание