По следам гениального грабителя - Евгений Сухов

Вероника Ильинична театрально вскинула руки; Петр Ильич лишь горестно покачивал головой.

Жилинский быстро развязал мешочек и вытащил из него пластиковый пакетик, наполненный прозрачными камешками, точно такой же, какой был обнаружен при обыске Звонарева.

— Это ваше? — вежливо поинтересовался Жилинский.

— Я вам уже сказал, что впервые вижу этот брезентовый мешок. Мне его подкинули. Прошу вас так и записать в протоколе.

— Не беспокойтесь, все запишем. А еще изучим и снимем отпечатки пальцев. Кхм… Вам и эту бронированную машину подкинули? Товарищи понятые, посмотрите повнимательнее на содержимое пакета. — Раскрыв пакет, следователь по особо важным делам высыпал содержимое себе на ладонь. — Прозрачные камни, предположительно алмазы…

Вероника Ильинична подалась вперед всем телом. Петр Ильич вытащил из кармана пачку сигарет, но потом сообразил, что не самое подходящее время для удовольствия. Роль понятого его явно тяготила. С комариками на топких болотах, вооружившись стареньким ружьишком, оно как-то повеселее будет.

— Может, вы нам объясните, как к вам в гараж попали эти алмазы?

— Я к ним не имею никакого отношения.

— Хм… Разумеется, мне бы очень хотелось посмотреть на человека, который принес к вам алмазы на несколько сот миллионов долларов. Игорь Иванович, где вы обзавелись таким полезным знакомством.

— Я буду отвечать только в присутствии адвоката, — процедил сквозь зубы Звонарев.

— Боюсь, что это вам мало поможет. Что ж, у нас с вами сегодня большая работа, нужно подсчитать все эти камешки. А потом расписаться. Вы не торопитесь? — строго посмотрел Жилинский на Веронику Ильиничну, буквально сгоравшую от любопытства.

— У нас есть время.

— Вот и прекрасно!

* * *

Заложив руки за спину, Константин тупо пялился в потолок, иссеченный многими трещинами. Его донимали невеселые мысли о воле. Поначалу он еще хорохорился, надеясь, что пробудет в следственном изоляторе недолго, но по мере того, как катились дни, пришло осознание, что его шансы выбраться из тюрьмы невелики.

Прошло уже две недели, как Константин пребывал в изоляторе. Камера была убогой, темной, с тусклой лампой под высоким потолком; стены неровно отштукатурены грубым цементом: прикоснешься к ней — и обдерешься до самых костей. Темные стены поглощали свет, вызывая еще большее уныние. Под лампой не почитаешь — зрение посадишь тотчас! Да и читать-то особенно было нечего, разве что надписи прежних сидельцев, что коряво расписали матерщинными словами темные углы.

Несколько дней Константина держали в одиночной камере, видно с воспитательной целью, а может, в надежде на то, что, соскучившись по общению, он тотчас выложит правду о трех миллиардах долларов (но здесь вы, вертухаи, просчитались). А четыре дня назад его поселили в хату с пятью сидельцами. С расспросами к нему никто не приставал, но по взглядам, что он порой ловил на себе, было понятно: о некоторых его приключениях они наслышаны и наверняка ждали подробностей. С этим, братцы, вам придется подождать. Своего участия в ограблении банка Константин не признавал, так какой же смысл ему исповедоваться перед людьми, с которыми его ничего не связывает, разумеется, кроме общей камеры. К тому же в камере вполне может быть «наседка».

Неожиданно к нему на шконку подсел Степан Угорев, которого все звали просто Угорь. Тот самый случай, когда погоняло всецело соответствовало внутреннему содержанию личности — парень был столь же пронырливый и скользкий, каким была и сама рыба. С ним следовало держать ухо востро.

Константин едва удержался, чтобы не поморщиться от столь близкого соседства. «Интересно, с какими новостями пожаловал?»

— Костян, а правду люди говорят, что ты банк выпотрошил?

Константин хмыкнул. И Угорь с тем же самым вопросом — когда же наконец все это закончится?

— Угорь, люди тебя неправильно информировали, я к этому делу не имею никакого отношения.

— Костян, я тебе дело предлагаю, — горячо зашептал сокамерник. — Меня к тебе серьезные люди направили. Если все нам путем расскажешь, как там было, чего… Будешь на чалке как сыр в масле кататься.

— Я тебе уже все сказал, — устало произнес Ряшенцев. — Вопросов больше нет?

— Ты зря бродяг сторонишься. Тут говорят, что тебя на пересылку отправят. А там воткнут перо в бок за неразговорчивость — и поминай как звали. А так за тебя авторитетные люди впрягутся, всякая шантрапа за версту будет обходить.

— Хм, где ты тут версту найдешь? По камере негде прогуляться.

— Это так говорится.

— Я не знаю, какие такие серьезные люди за меня хлопочут, но ты передай им, что на меня менты свой косяк свалить хотят. Не могут поймать того, кто зареченский банк взял, вот теперь и ищут лохов под это дело. А я не собираюсь ни за кого сухариться!

— Ты бы все-таки пораскинул мозгами, — в голосе Угря послышалась откровенная угроза. — Малява пришла, за тебя следаки плотно возьмутся. Если сегодня откажешься, так завтра за твою жизнь даже полушки никто не даст.

— Мне нечего тебе добавить, — твердо произнес Константин.

В дальнем конце камеры блатные резались в карты, лишь иной раз бросая в их сторону короткие заинтересованные взгляды. С одним из картежников, крупным сидельцем с погонялом Карась, посаженным за грабеж, Константин встретился глазами — будто бы напоролся на что-то острое — и тотчас осознал: о содержании разговора тот знал. Вот, значит, что это за «большие люди».

— Ну-ну, я предложил, а твое дело решать, — невесело протянул Угорь.

Константин перевернулся на другой бок. Сегодня о банке уже не спросят. В какую бы хату его ни переводили, ему всюду задают один и тот же вопрос. Даже странно, каким образом они узнают, что он как-то причастен к ограблению.

Неожиданно отворяясь, загремела металлическая входная дверь.

— Ряшенцев, на выход, — коротко распорядился надзиратель.

Не ожидая хорошего от наступившего дня, Константин поднялся и, шаркая подошвами, направился к двери. Поймал взгляд Карася, все такой же острый, и тотчас отвернулся.

— Лицом к стене… Руки за спину, — привычно распорядился вертухай.

Прошли по гулкому коридору, перегороженному по обе стороны металлическими решетками, и повернули в сторону оперативной части. Сердце невольно сжалось от дурного предчувствия — кажется, неприятности входят в свою завершающую стадию. После очередного отказа его ожидает пресс-хата — серьезная воспитательная мера для особо неразговорчивых. Признания там добиваются через выбитые зубы и разбитые головы. От дурных мыслей невольно свело челюсти. Прошли мимо камер и направились в сторону служебной части (значит, в этот раз пронесло).

Остановились перед кабинетом кума.

— К стене, — прозвучала команда. Гостеприимно, как если бы хотел угодить желанному гостю, надзиратель широко распахнул дверь и ввел арестанта в уже знакомый кабинет.