Имаджика - Клайв Баркер

2

На следующий день она позвонила Льюису Лидеру, чтобы выяснить, находится ли Эстабрук до сих пор в больнице. Ей было сказано, что это так, но что его перевели в частную клинику в Хэмстеде. Лидер дал ей подробные координаты клиники, и она позвонила туда, чтобы узнать о состоянии Эстабрука и о приемных часах. Ей сообщили, что он до сих пор находится под постоянным наблюдением, но состояние его значительно улучшилось, и что она может прийти повидать его в любое время. Не было смысла откладывать эту встречу. В тот же вечер под проливным дождем она поехала в Хэмстед. Ее приветствовал занимающийся Эстабруком психиатр – болтливый молодой человек по имени Морис, верхняя губа которого исчезала, когда он улыбался – а происходило это довольно часто, – и который говорил о душевном состоянии своего пациента с глуповатым энтузиазмом.

– У него бывают хорошие дни, – весело тараторил Морис. И потом, с той же радостной интонацией: – Но их не так много. Он в состоянии тяжелой депрессии. Прежде чем его перевели к нам, он предпринял одну попытку самоубийства, но здесь ему гораздо лучше.

– Ему дают успокоительное?

– Мы держим его беспокойство под контролем, но не пичкаем лекарствами до бесчувствия. Иначе он не сможет разобраться в проблеме, которая его мучает.

– А он сказал вам, что его беспокоит? – спросила она, ожидая услышать обвинения в свой адрес.

– Темное дело, – сказал Морис. – Он говорит о вас с большой любовью, и я уверен, что ваш приход благотворно на него повлияет. Но совершенно очевидно, что проблема как-то связана с его кровными родственниками. Я пытался поговорить с ним об отце и о брате, но он очень уклончив в ответах. Отец-то, конечно, уже мертв, но, может быть, вы можете что-нибудь рассказать о брате.

– Я никогда его не видела.

– Очень жаль. Чарльз явно жутко сердится на своего брата, но я не могу докопаться, почему. Но я докопаюсь. Просто для этого потребуется время. Он ведь из тех, кто умеет держать при себе свои секреты, не так ли? Но вы, наверное, это и так знаете. Отвести вас к нему? Я-таки сказал ему, что вы звонили, так что он, скорее всего, вас уже ждет.

Юдит рассердило то, что ее визит не сможет застать Эстабрука врасплох и что у него хватит времени, чтобы подготовить свои выдумки и уловки. Но что сделано, того не вернешь, и вместо того чтобы огрызнуться на восторженного Мориса за его неуместную болтливость, она скрыла от него свое недовольство. Когда-нибудь ей может понадобиться его улыбчивая помощь.

Комната Эстабрука выглядела довольно мило. Она была просторной и комфортабельной, стены были украшены репродукциями Моне и Ренуара, и в целом все это производило успокаивающее впечатление. Даже тихо звучащий фортепьянный концерт словно был создан специально для того, чтобы умиротворить встревоженный ум. Эстабрук был не в постели: он сидел у окна, одна из занавесок на котором была отдернута, чтобы он мог наблюдать за дождем. Он был одет в пижаму и свой лучший халат. В руке у него дымилась сигарета. Как и сказал Морис, он явно подготовился к приему посетителя. Изумление не мелькнуло в его глазах, когда она вошла. И, как она и предчувствовала, он заготовил для нее приветствие.

– Ну, наконец-то – знакомое лицо.

Он не раскрыл объятия ей навстречу, но она подошла к нему и наградила его двумя легкими поцелуями в обе щеки.

– Кто-нибудь из сиделок принесет тебе чего-нибудь выпить, если захочешь, – сказал он.

– Да, я не отказалась бы от кофе. Там снаружи адская погодка.

– Может быть, Морис принесет, если я пообещаю ему завтра облегчить свою душу.

– А вы обещаете? – спросил Морис.

– Да. Честное слово. Завтра, к этому часу, вы уже будете знать все тайны того, как меня приучали ходить на горшок.

– Молоко, сахар? – спросил Морис.

– Только молоко, – сказал Чарли. – Если, конечно, ее вкусы не изменились.

– Нет, – ответила она.

– Ну, конечно же, нет. Юдит не меняется. Она – это сама вечность.

Морис удалился, оставив их наедине. Никакого неуклюжего молчания не последовало. Он заранее заготовил свои разглагольствования, и пока он говорил – о том, как он рад, что она пришла, и о том, как надеется, что она понемногу начала прощать его, – она изучала его изменившееся лицо. Он похудел и был без парика, что обнаружило в его наружности такие черты, о существовании которых она не подозревала раньше. Его большой нос и рот с опущенными уголками, с выступающей огромной нижней губой придавали ему вид аристократа, переживающего не лучшие времена. Едва ли она смогла бы воскресить в своем сердце любовь к нему, но с легкостью ощутила в себе жалость, видя его в таком положении.

– Я полагаю, ты хочешь развода, – сказал он.

– Мы можем поговорить об этом в другой раз.

– Тебе нужны деньги?

– В настоящий момент – нет.

– Если тебе...

– Я попрошу.

Вошел медбрат с кофе для Юдит, горячим шоколадом для Эстабрука и печеньем. Когда он удалился, она начала свою исповедь, подумав, что сможет этим вызвать его на ответную откровенность.

– Я пошла в дом, – сообщила она. – Чтобы забрать свои драгоценности.

– И не смогла открыть сейф.

– Да нет, я открыла его. – Он не взглянул на нее, шумно отпивая шоколад. – И нашла там несколько очень странных вещей, Чарли. Мне хотелось бы о них поговорить.

– Не знаю, что ты имеешь в виду.

– Несколько сувениров. Обломок статуи. Книга.

– Нет, – сказал он, по-прежнему избегая ее взгляда. – Они принадлежат не мне. Я ничего о них не знаю. Оскар отдал их мне на хранение.

Интригующий поворот.

– А откуда Оскар взял их? – спросила она.

– Я не спрашивал, – сказал Эстабрук с деланным равнодушием в голосе. – Ты же знаешь, он много путешествует.

– Я хотела бы встретиться с ним.

– Нет, не надо, – бросил он поспешно. – Он тебе совсем не понравится.

– Завзятые путешественники – всегда интересные люди, – произнесла она, стараясь сохранить непринужденность тона.

– Я же тебе говорю, – настаивал он. – Он тебе не понравится.

– Он заходил навестить тебя?

– Нет. И я не стал бы с ним встречаться, если бы он и зашел. Почему ты задаешь мне все эти вопросы? Оскар никогда тебя раньше не интересовал.

– Но ведь он как-никак твой брат, – сказала она. – Должна же существовать какая-нибудь родственная ответственность.

– У Оскара? Да ему нет дела ни до кого, кроме самого себя. Он подарил мне эти вещи только для того, чтобы меня задобрить.

– Так это все-таки подарки. А я-то думала, что он дал тебе их только на хранение.