Самая долгая ночь - Грег Кайзер

Тогда на него обрушится гнев не только Цёпфа, но и Эйхмана, этого тонкошеего столоначальника в Берлине, с вечно поджатыми губами. Нет, не только Эйхмана. Если об этом станет известно, его дело пойдет выше, гораздо выше, к главе гестапо Мюллеру и главе РСХА Кальтербруннеру. Пройсс вспомнил циркуляр, который ему показал Науманн. Потеряй он поезд, скандал дойдет до самого рейхсфюрера Гиммлера.

И тогда и Марта, и Вена навсегда превратятся для него в воспоминания. Считай, ему крупно повезет, если его переведут в Югославию вылавливать в горах тамошних партизан. Но куда правдоподобнее представляется его визит в Берлин, в подвалы на Принцальбрехтштрассе, где люди Мюллера ежедневно оттачивают свое кровавое мастерство.

Пройсс пригнулся ближе к девушке и вкрадчиво, стараясь не выдать волнения в голосе, обратился к ней на голландском.

— Где это должно произойти? И когда? Ты должна сказать мне, когда они планируют это сделать.

Аннье покачала головой.

— Я уже сказала вам, что не знаю. Знает только Река.

Он схватил ее руку и крепко стиснул.

— Они ничего не сказали нам — ни про место, ни про время. Клянусь вам, — добавила она. — Вы делаете мне больно!

— Твой брат… — начал Пройсс.

— Клянусь вам, я ничего не знаю. Прошу вас, не мучайте его. Он achterleik, — взмолилась она, но Пройсс не знал такого слова. — Он и мухи не обидит. Неужели вы думаете, что если бы я знала, то я ничего не сказала бы вам?

Ее лицо, и без того опухшее от слез и старых синяков, было искажено страхом.

— По-моему, она говорит правду, — подал голос де Гроот на своем убогом немецком. Пройсс одарил голландца колючим взглядом.

— Скажи мне, — громко продолжил он, обращаясь к Виссер и по-прежнему сжимая ей руку. Он подался вперед и замахнулся. Девушка вскрикнула, ожидая, что он вот-вот ее ударит. В кафе стало тихо, как в бескрайнем русском лесу.

— Прошу вас, — умоляющим тоном произнес де Гроот.

— Клянусь вам жизнью моего брата, — прошептала Аннье, — я больше ничего не знаю. Честное слово. Им нужны удостоверения личности, вот все, что я слышала. Они говорили о том, где и как им достать документы.

— Зачем?

— Я же сказала, что не знаю.

Удостоверения личности нужны всем. Документы потребуются им даже в том случае, если они будут, ничего не делая, просиживать свои задницы.

— Сколько? — спросил он. — Сколько их, этих евреев?

В перерыве между рыданиями она сказала ему, что их пятеро. Двое голландцев, один американец, один немец и эта женщина, чье имя она уже называла — Река. Официант шагнул к их столику и встал между ними и окном, чтобы задернуть шторы. Пока он не ушел, Пройсс пытался переварить услышанное. Немец? Американец? Да, это похоже на евреев, которые, как известно, большие любители заговоров.

— Это всего-то? Их всего пятеро? И где же они теперь? — спросил он. — Где они прячутся?

Виссер убрала от лица руки. Всхлипы сделались реже и наконец прекратились совсем.

— Вы ведь оставите нас в покое, моего брата, мою мать и меня, если я вам скажу? Я отведу вас туда, но только потом вы оставьте меня в покое. Поклянитесь, что вы это сделаете!

Не будь картины поезда, лодок, Югославии и подвалов на Принцальбрехтштрассе столь живыми и яркими в его сознании, он точно бы расхохотался ей в лицо.

— Конечно же, — сказал он игривым тоном. — Скажи мне, и я дам тебе честное слово не причинять вам зла.

За его спиной де Гроот негромко хмыкнул, но Пройсс пропустил мимо ушей этот звук. Виссер выждала несколько секунд, затем едва заметно кивнула.

— Магазин одежды на Линденстраат. Дом номер 28 по Линденстраат. В Йордане. Там они прячутся.

Пройсс знал этот район, расположенный сразу за Принсенграхтом, к северо-западу от Дамбы. Всего в паре километров от этого кафе, не больше.

Теперь они у него в руках. Он устроит на них облаву, на этих пятерых евреев, и арестует их, как будто они значатся в его списках. Он напишет рапорт и отправит его Цёпфу в Гаагу и Эйхману в Берлин. И еще Науманну. В своем рапорте он живописует им, как раскрыл заговор и поймал заговорщиков, пытавшихся украсть у СД евреев. В замкнутом мирке Sicherheitsdienst он превратится в легенду. И тогда никто не сможет упрекнуть его в том, что он не выполнил квоты за этот месяц. Или за следующий, или даже спустя несколько месяцев после этой истории. Потому что он будет тем, кто не дал украсть евреев.

Пройсс посмотрел на часы. Почти восемь. Он постучится к ним в дверь на рассвете — как обычно. И он сделает это один, без Гискеса, и черт с ним, с обещанием. Заговорщиков всего пятеро, и никакие это не диверсанты с ножами и чумазыми от угля лицами. Возможно, тогда на польдере он перетрухнул, однако он отлично знает, как красиво провести Aktion. И тогда вся слава достанется ему и только ему.

Пройсс обернулся к де Грооту и перешел на немецкий.

— Отведи ее в магазин. Расставь людей, чтобы следили за домом, сзади и с фасада. Кстати, я хочу, чтобы ты сам оставался возле дома. Всю ночь. Я сейчас позвоню в управление, чтобы прислали еще одну машину.

— Хорошо, я прослежу, — ответил де Гроот. Было видно, что он отнюдь не в восторге от того, что ему придется провести бессонную ночь. Тем не менее он отдал честь, не слишком рьяно приложив к полям шляпы два пальца.

— Им ни слова, — добавил Пройсс, обращаясь к Виссер.

— Хорошо, — ответила та еле слышно. Де Гроот взял ее за руку и вывел из кафе.

Пройсс не торопился уходить. Он подозвал официанта и заказал себе еще одну чашку горького эрзац-кофе. Ему хотелось курить, причем одной сигареты ему явно не хватит, чтобы хорошенько обдумать то, что он напишет в рапорте. Он снова бросил взгляд на часы. Марта, должно быть, уже закончила ужинать.

Скоро они будут вместе. А пока он был рад тому, что ему никто не мешает и он может придумать, как ему смыть с себя пятно позора.

Четверг, 22 апреля 1943.

Никто не остановил его, когда он схватил Аннье за ворот платья. Никто в комнате не проронил ни слова. Даже Иоганнес, который сперва слегка подался вперед, но сразу же вернулся в исходное положение. Маус занес руку, намереваясь ударить мерзавку, целясь в самый большой синяк. Но, посмотрев в ее широко раскрытые печальные глаза, засомневался. Он никогда не ударит женщину, кем бы она ни была.

Аннье тихо заплакала.

Маус опустил руку, и это разозлило его еще больше. Он был зол и на себя — за то, что так и не смог ударить предательницу, и на нее — за то, что она сделала. Он толкнул ее, и Аннье упала и свернулась клубком на полу возле стены.

Он повернулся лицом к остальным. Каген смотрел на Аннье своим единственным глазом. Рядом с ним Схаап стоял весь красный от гнева, что резко контрастировало с его светлыми волосами. Даже Рашель, стоявшая плечом к плечу рядом с Кагеном, казалось, надела каменную маску. Все они помнили коротышку Йоопа, исчезнувшего после того, что эта девчонка настучала на них немцам.