Кольцо богини - Виктория Борисова

Мягко ступая по деревянным, начисто выскобленным половицам, вошла хозяйка.

— Ну что? Оклемался?

— Да, да, спасибо большое… Я сейчас уйду, уж простите, что так вышло.

Он попытался было встать, но тело почему-то не слушалось. Что-то тяжелое сковало его по рукам и ногам, опутало словно кокон.

— И лежи! — Она махнула морщинистой рукой. — Лежи, не вставай! Куда пойдешь такой? Помрешь еще по дороге. На-кось, попей вот лучше.

Она протянула кружку с водой. Александр взял ее в руки — и подивился тяжести. Кажется, не кружка, а целое ведро… Он жадно глотал холодную воду, и казалось, что тело его постепенно наполняется жизненной силой, словно засыхающее растение под благодатным дождем.

Вечером, отдохнувший и выспавшийся, в чистой рубахе, что Анна Филимоновна достала из старинного комода, Александр сидел за столом. Хозяйка даже баню истопила, и блаженное ощущение чистоты, покоя, сытости, разливалось по всему телу.

А хозяйка все говорила без умолку, как будто рада была нежданному собеседнику:

— Сынов-то у меня трое было! И все молодцы как на подбор, здоровые, красивые… Вот, сам посмотри.

Она бережно достала из шкатулки пожелтевшую семейную фотографию. С нее смотрела худенькая, большеглазая молодая женщина с гладко зачесанными волосами, в ситцевой кофте с оборками, в которой можно еще было узнать Анну Филимоновну, а за спиной у нее громоздились трое рослых парней. Странно было даже, что она — их мать…

Нацепив на нос очки в металлической оправе, она водила пальцем по лицам сыновей, которые сейчас казались почти одинаковыми, и говорила:

— Старший-то сын, Ваня, у меня еще в германскую погиб. Бумагу прислали, что в Галиции, а я и не знаю, где та Галиция… Хоть бы на могилку съездить, да ведь не найдешь теперь, поди.

Александр вспомнил, как на войне наспех зарывали убитых в братских могилах на полях сражений, как санитарные команды сваливали в неглубокие ямы разорванные взрывами, искромсанные штыками тела… Пожалуй, и не найдешь теперь того куска чужой земли, где упокоился навеки Иван Ташков! Матери об этом, конечно, знать не стоит. Пусть себе думает, что где-то есть могилка ее сына.

Она тихо всхлипнула, вытерла глаза концом платка и продолжала:

— А второй, Алексей, — в Гражданскую. Пришел как-то, в ноги поклонился, да и говорит — простите, мол, мама, иду воевать за светлое будущее. Шапку взял да ушел. Потом уж мне товарищ его отписал — убили Алешеньку возле Фастова где-то, под Киевом.

Она провела пальцами по фотографии, будто лаская ее, как живое существо.

— Федька один остался, младшенький. Последыш он у меня… Такой мальчик был — утешение одно. И красавчик, и умница, и в школе всегда первый, на клиросе пел, даже батюшка наш, отец Варсонофий — упокой Господь его душу! — всегда его в пример ставил. А чуть подрос — пошел в мастерские, учеником по слесарной части. Так мастер — и тот хвалил! Руки, говорит, золотые… Глядишь, человеком бы стал, женился, зажил по-честному, да, видно, не судьба.

Анна Филимоновна произнесла эти слова так спокойно — и безнадежно в то же время, что Александр невольно вздрогнул. Сколько же горя должна была вынести эта женщина? А она все говорила и говорила, словно спешила выплеснуть все, что таила в себе долгие годы:

— Время-то какое было — не приведи Господи! Я уж, грешным делом, радовалась, бывало, что Петр Савельич мой помер еще до войны, не увидел этакую страсть. И причастили, и схоронили его по-людски, как полагается, я и панихидку отслужила… А теперь что? Зароют, как собаку, и все! Озверели люди.

Анна Филимоновна сокрушенно покачала головой и продолжала:

— Если бы не Феденька — сама бы давно померла. Холод, дров нет, есть нечего, а он всегда приносил. Я, бывало, спрошу — откуда, сынок? А он только засмеется да рукой махнет — не вашего, мол, ума дело, мамаша! У меня кусок в горло не идет, чую, что ворованное ем, а голод-то не тетка! Эх, грехи наши тяжкие… А потом, как в Москву подался, и не знала, что с ним. Раз в полгода приедет, денег привезет, дома поживет денька два, отоспится, как зверь в лежбище, — и снова прочь. Уж как я просила — живи как все! А он — нет, мамаша, не могу больше! Видать, линия у меня такая.

Она тяжело вздохнула и бережно спрятала фотографию в нижний ящик комода.

— Ты вот что…

Анна Филимоновна сняла очки и аккуратно отложила их в сторону.

— Я так вижу, тебе ехать некуда. А я — одна совсем. Оставайся, живи здесь! Городок у нас тихий, люди хорошие. Я, правда, не знаю о тебе ничего, может, ты вор али убивец какой…

Александр дернулся было всем телом, как от удара, хотел сказать, что ни в чем не виноват и в тюрьму попал только потому, что имел несчастье родиться в одной из семей, что многие века составляли «соль земли русской», а вот теперь по одному слову маленького, картавого лысого человечка отнесены оказались к «вредным насекомым», вроде блох или тараканов-прусаков… Хотел объяснить это простой и доброй русской женщине, что не дала ему умереть в пыли за порогом, как бродячему псу, но вовремя осекся — вспомнил покойного комиссара Кривцова. И вправду — «убивец»… А потом — по документам-то он теперь Колесников! Хоть и не дознались про его несчастную любовницу, и тот собутыльник, которому пробил он голову в пьяной драке, благополучно выжил и поправился, но все равно Александр почувствовал неизвестно откуда взявшееся, почти абсурдное чувство вины.

Анна Филимоновна помолчала недолго, подперев щеку рукой, подумала и сказала совсем тихо:

— А не хочешь, так и не говори ничего. Не мое это дело.

И так вижу — ты человек смирный.

Она убрала со стола, чуть прикрутила керосиновую лампу и склонилась над шитьем.

— Ты кем был-то раньше? — спросила она.

Что тут ответить? Студентом? Солдатом? Сотрудником секции по работе с мофективными детьми? Александр подумал недолго и ответил:

— Учителем.

Анна Филимоновна как будто обрадовалась, и лицо ее осветилось улыбкой. Сейчас стало заметно, как хороша она была когда-то, в молодости…

— Это дело хорошее! Правильное дело. У нас тут тоже школа есть, только учителей не хватает. Директор Степан Петрович человек образованный, еще в прежние времена реальное училище окончил в самой Москве. Только трудно ему. Почитай, один за всех справляется! Ты женат ай нет?

— Женат.

— И правильно! Нехорошо человеку одному. Ты напиши ей, пусть приедет. Места хватит, живите!

И снова стало тихо, только тикали ходики в тишине да канала вода из рукомойника. Александр все так же сидел у стола. Хотелось сидеть так бесконечно долго, не двигаться, слушать хозяйкины длинные разговоры, смотреть, как мелькают ее руки… Он и сам удивлялся — почему ему так хорошо здесь?