Эликсир князя Собакина - Ольга Лукас

— Похоже? — спросил наконец отец Симеон.

— Похоже.

— А чем отличается?

— Ну, гора у них повыше...

— Нет, — покачал головой батюшка. — Не вникаешь.

— Река пошире...

— Опять не то.

— Ну, народ у них с утра уже работает, а у вас все дрыхнут, хотя сегодня понедельник.

— Не в этом дело. Смотри внимательней.

Тут Бабст вдруг ударил себя по лбу.

— Снег! Смотри: тут лето нарисовано, деревья зеленые, трава, а гора снегом покрыта.

— Молодец, вник, — кивнул святой отец. — А я сразу понял, в чем дело. Гремок-то наш полгода совсем голый стоит. Да... Учитель сильно огорчался из-за этого. Говорил, что гора непохожая вышла.

— Слышь, батя... А давай сделаем похоже!

— Как это сделаем?

— А я тебе покажу, как. Известь гашеная есть у вас? Или мел?

— Ну, этого добра навалом. На ферме цыплятам в корм подсыпаем.

— Отлично! А тачка у тебя есть?

— Обижаешь. У меня верный конь. Мотоцикл с коляской.

— Ну так поехали!

Ферма располагалась недалеко — сразу за воротами, обозначающими границу деревни, так что вся поездка заняла не больше трех минут. Батюшка лихо осадил своего коня у длинного одноэтажного кирпичного здания. Во дворе фермы не было видно ни души. Бабста удивило то, что здесь не оказалось ни сторожа, ни даже замка на двери: видимо, в деревне Зайцево воровства не боялись. Отец Симеон отодвинул засов и открыл дверь в птичник, просто толкнув ее ногой.

В нос сразу ударил удушливый запах, и Костя закашлялся.

Окна были забраны деревянными решетками, но в полутьме можно было различить поилки, кормушки, ящики для золы и насесты. Куры, запертые в своих клетках, встретили пришельцев оглушительным кудахтаньем.

— А ну молчать, курицыны дети! — гаркнул отец Симеон, и куры, как ни странно, сразу послушались.

От запахов и крика Бабст слегка подрастерял внутреннюю гармонию и потому взялся за научную критику местного птицеводства.

— Неправильно тут у вас все организовано, — сказал он. — Никакой экологии. Солнца нет, а от него куры витамин D вырабатывают. Куда СЭС смотрит?

— Вот любишь ты погундеть, Костян. СЭС до нас не доезжает. А на солнышко они через вон тот лаз гулять ходят. Если его открыть, конечно.

— Что же вы, всех курей на выгуле держите?

— Не всех, а только за хорошее поведение. Остальные на клеточном режиме. У нас предприятие серьезное, две тыщи голов, иначе нельзя.

— Тюряга, короче, — заключил Бабст, осматривая клетки.

— Ну, пусть будет тюряга. Зато они толстеют хорошо. Вот посмотри, какие куры!

Отец Симеон открыл клетку и вытащил оттуда пару пухлых наседок.

— Вот, смотри, это род-айленд. А это нью-гемпшир.

Показывая кур, поп поднимал их за лапы. Те возмущенно, но сдержанно кудахтали.

— Ну да, по рожам видно, что не наши, — кивнул Бабст. — Так вы, стало быть, их на мясо режете?

— Да ты что! Нельзя нам этого, — ответил батюшка, запихивая иностранных кур обратно в клетку. — Тут такое дело: поначалу мы хотели малюток выращивать — ну, типа куриных бонсаев. Для того и ферму строили. Однако ничего не получилось. История, сын мой, сложилась таким образом, что стало не до фокусов с курями. Но резать их мы все равно не режем. Религия не позволяет.

— А что же вы с ними делаете?

— Главное — яйца производим.

— Понятно. А гуси есть?

— Гусей держать невыгодно. Много жрет эта птица. Ты еще скажи — страусов завести. Ну ладно, умник, пошли за известкой.

Он отодвинул засов на самой дальней двери, и они вошли в теплое, ярко освещенное помещение. Вдоль стен тянулись полки, на которых стояли плетеные корзины. Над каждой корзиной был укреплен рефлектор.

— Инкубатор, — объяснил отец Симеон.

У входа были сложены мешки с известью.

— Вот, — показал на них батюшка. — Минеральные корма. В каждом мешке по одиннадцать килограммов.

— Ну так потащили!

Они быстро загрузили коляску мотоцикла. Бабст пересчитал улов:

— Десять штук. Нет, на такую гору маловато будет. По науке расчет должен быть такой: полкило раствора на квадратный метр площади. А площади там немерено.

— Больше в коляску не влезет, — развел руками поп. — Ну, ничего, поехали. Если надо будет, вернемся сюда.

— А ну-ка, погоди!

Костя сбегал в последний раз в птичник и вернулся, прижимая к себе еще два мешка. Потом уселся в седло позади батюшки и скомандовал:

— А теперь в магазин!

Танюха открыла магазин почти вовремя: молитва и труд, говорил учитель, все перетрут. Случившееся ночью казалось волшебным сном. Поливая бонсаи на окне и произнося привычные молитвы, продавщица гадала про себя: так бог или не бог был этот парень с волосами как пыльные какашки? С одной стороны, для бога слишком уж несолиден, прямо скажем — мозглявка какая-то. Но с другой стороны, ведь показал же он кино, после которого никаких сомнений в его японском происхождении не возникало? Нет, все-таки бог...

Тут раздумья Танюхи о божественном прервал визит первой покупательницы. Скрипнула дверь, и вошла старуха Авдотья Терхировна.

— Добренького утречка, Танюша! Карамели отсыпь мне грамм двести.

— Боровёнку?

— Ему, пухлому. Пущай порадуется, а то скручинился чего-то.

Вся деревня знала, что одинокая Терхировна держит поросенка и с каждой пенсии радует его конфетами. Пока Таня насыпала в кулек карамель, бабушка устроилась поудобнее на окне и начала перемывать косточки приезжим:

— Гудели всю ночь вчера, — докладывала она, хитро глядя на продавщицу. — Очкастая с Гераськиными кобылами снюхалась, длинный по деревне бегал — должно быть, без порток. Толстый с батюшкой песни кричал, а волосатый на поляне девкам самодеятельность показывал. А опосля в бане сублядки устроил.

— Да ты что? Сублядки? — открыла глаза пошире Танюха.

— А будто ты не знаешь? — ухмыльнулась Терхировна. — Ты ж там первая была!

Скрыть что-то от деревенских старух было невозможно — это Таня усвоила чуть ли не с пеленок и потому теперь не стала отпираться. Она уперла руки в боки и объявила:

— А и была! Да ты хоть знаешь, кто он такой?

— А чего тут знать? Козел городской нахухренный.

— Ты, бабуля, такие слова своему боровёнку скажешь, когда он конфеты жрать откажется. А Паша — он живой бог Шинигами и посланец учителя, вот он кто. Поняла?