Лебеди остаются на Урале - Анвер Гадеевич Бикчентаев

в ногу с Беловым. Геолог слабо улыбнулся.

— Ты о чем, Шаймурат?

— Не надо вешать голову. Нет четверга, который не уступил бы пятнице.

6

Когда Белов переступил порог, Хамзин поспешно спрятал лист бумаги, на котором что-то писал.

— Я был на второй…

Хамзин вышел из-за стола, протянул руку.

— Рассказывай, что утешительного.

Белов осунулся, под глазами мешки. Это уже не тот Белов, который шумел и требовал, а совсем другой — подавленный, угрюмый. Видно, никто не рождается хмурым и печальным, человека делает таким тяжелая жизнь.

Вторая буровая дошла до проектной глубины, но никаких признаков нефти не обнаружилось. Что же такое? Неужели погребенные рифовые массивы, на след которых как будто напали, пробурив первую скважину, ускользнули от геологов? Неужели в этой долине так разнообразна структура пластов?

— Сагит Гиззатович, помогите разобраться… Черт знает что происходит. Голова кругом идет…

«Ты сам, браток, настаивал на бурении, не я, — подумал Хамзин. — Заварил кашу, а теперь расхлебывай. Геология, брат, дорогая штука. Всадил более десяти миллионов, а теперь призадумался?»

— Конечно, следует разобраться во всем, — произнес он вслух.

— Я и сам знаю, что надо разобраться! Но как?

«Теперь это тебе не поможет, — мелькнула мысль, и вдруг пришла другая, страшная: — Белов может потянуть и тебя ко дну, если вовремя не примешь меры».

— Подготовь обстоятельный доклад, обсудим на производственном совещании. Соберем не только геологов, но и буровиков. Они все народ опытный, могут дать дельный совет…

Похлопав Белова по спине, Хамзин добавил:

— Что-нибудь придумаем. Я сам займусь кернами. Если не найдем ответа, обратимся за помощью в трест или в Москву.

Проводив Белова, Хамзин вытащил из ящика стола незаконченное письмо и снова стал писать.

«Только что у меня был Белов. Посмотрели бы Вы, Казимир Павлович, на него… Да ведь и есть от чего огорчаться: и вторая буровая не обнаружила даже признаков нефти. Характеристика этой скважины не совпадает с характеристикой первой… После наносов, как показывает геолого-технический наряд, идет кунгурский ярус. Артинская толща худосочна. Ее прошли, не обнаружив никаких следов газа или нефтяных капель…»

Откинувшись на спинку стула задумался: пожалуй, стоит пожаловаться.

«Не могу не сожалеть, что согласился остаться на Вашем месте. Вижу, не сносить мне головы. И все же считаю себя обязанным предупредить Вас и через Вас руководство треста Уралнефть о случившемся. Две скважины из четырех дали отрицательный ответ. Чем кончится этот безрассудный опыт, покажет ближайшее будущее… Надеюсь, вы не останетесь безразличным к судьбе нашей экспедиции…»

Пожелав доброго здоровья и успехов в работе, Хамзин поставил точку.

Для начальника экспедиции начались трудные дни.

7

Неспокойно было и на четвертой буровой: рабочие тяжело переживали неудачу первых двух скважин. Ага Мамед прекрасно это понимал. Если бы он заглянул кому-нибудь в глаза, то увидел бы в них тоску. Так бывает на фронте, когда часть преследуют поражения. Люди становятся инертными, безразличными, раздражительными. Слабые начинают сдавать.

«Ну и люди! После первых испытаний сразу в кусты! — ругался Ага Мамед. — Одни собирались уезжать, другие ударились в панику, третьи рассуждают: «Моя хата с краю, ничего не знаю».

Его только что вызывал Хамзин. Эта хитрая лиса все уговаривает прекратить бурение. Дескать, вы старый коммунист, директор конторы — вам и карты в руки. Кому-кому, а вам, мол, надо подумать о последствиях.

Даже Милованова растерялась: «Ага, а вдруг и в самом деле мы бурим на пустом месте?..»

Нет, Ага Мамеда не проведешь. Подобные неудачи — а сколько их было в жизни! — не собьют его. Именно сейчас надо показать, из какого теста ты сделан…

Минут через десять Ага Мамед уже стучался в избу, где жил Белов.

— Чтобы твои невзгоды пали на мои плечи! — зашумел Ага Мамед с порога. — Клянусь твоей головой, скверно у меня на душе, десять дворняжек там грызутся… Но ты послушай меня… В конце концов нас должны поддержать!

Ага Мамед запнулся. Белов, этот угрюмый человек, вдруг расхохотался. Что это его так рассмешило?

Ага Мамед, сердито взглянув на Белова, замолчал.

— Ты, Ага, возьми почитай телеграмму, вон там на столе. Увидишь, как нас… поддерживают…

Ага Мамед пробежал глазами узкие телеграфные ленточки:

«Бурение связи неудачей опробования временно прекратить. Соловьев».

— Кто такой этот Соловьев?

— Новый управляющий трестом.

— И что ты собираешься делать, матушка-душа?

— Продолжать бурить.

— А с этой… как? — Мастер скосил глаза на телеграмму.

Белов подошел к нему вплотную.

— Будем драться.

— Да прибавится тебе жизнь! — Растроганный Ага Мамед заключил Артема Алексеевича в объятия, потом, оттолкнув, сильно сжал его руку. — В моей груди не одно, а тысяча сердец!

…Людмила Михайловна ощутила неудачу как личное несчастье. Сердце ныло от сознания, что ты бессильна что-либо изменить, что суровая природа оказалась сильнее людей. Людмила Михайловна со страхом думала: «Что будет, если и остальные скважины дадут воду? Может быть, не здесь, а в другом месте надо было бурить?»

Она старалась отогнать тревожные сомнения — надо надеяться на лучшее. Но это не успокаивало, не приносило утешения. Если бы она была главным геологом, то неудача, несомненно, заставила бы ее отказаться от дальнейшего бурения. Но Белов не такой, он не остановится на полпути. Что покажут остальные скважины?

Сухие нефтяные скважины — это первая катастрофа в ее жизни. Труд геолога оказался сложнее и ответственнее, чем она представляла себе.

Хамзин вел себя странно. Он стал любезен и внимателен к ней, как никогда… Что с ним приключилось? В душе ее накапливалась неприязнь к нему. Нельзя же благодушествовать, когда все летит в пропасть.

Мысли Людмилы Михайловны каждый раз невольно возвращались к Артему Алексеевичу. Он знает лучше, чем все остальные, как быть дальше. Только он один не потерял присутствия духа.

Как много времени прошло — десять месяцев! Триста дней Людмила Михайловна знакома с Артемом. Сначала она настороженно приглядывалась к нему. «У него серые задумчивые глаза, но мне совсем не нравятся большие, оттопыренные уши. Хорошо, что он настойчив, но он слишком замкнут. Он смел, всегда отстаивал свою точку зрения, но его резкость граничит с грубостью…»

Со временем все меньше и меньше находила она в нем недостатков. Наверно, просто привыкла. Потом все больше стала открывать в Артеме хорошего, о чем не догадывалась раньше.

Ей нравился его низкий густой голос, его неторопливая речь. Приятна была опрятность: Белов всегда был выбрит, галстук аккуратно отутюжен.

Белов по-прежнему был замкнут и немногословен, но она частенько ловила на себе его взгляд. Иногда ей казалось: вот сейчас он подойдет и заговорит о чем-то заветном, желанном. Но всегда так получалось, что кто-то