"Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

– Стоять!

Они остановились как вкопанные. Карл Эберт бестрепетно выдержал вид четырех направленных ему в грудь стволов пистолетов-пулеметов, способных изорвать его в клочья за доли секунды. Старшего в этой четверке человека он тоже знал в лицо, а тот отлично знал его самого. Но что-то же заставило его потратить лишнюю секунду на проверку?

– Проходите. Все в порядке.

– Сколько?

– Трое.

– Отлично. Медпомощь?

– В меру.

– Еще лучше. Вы…

– Никого не пропустим, герр Эберт. Абсолютно.

– Большое спасибо.

Слова были смешные, не подходящие к ситуации. Сюрреалистичные. «Большое спасибо» говорят, когда тебе подают кофе, когда молодой человек придерживает тяжелую дверь на входе: вот в таких вот случаях. Когда офицер ставит на кон свою карьеру, свою жизнь, свою честь, судьбу своей семьи, так не говорят. Лучше уж смолчать.

– Не за что.

Еще лучше, вне всяких сомнений.

– Ага. Ага. Ну что же, неплохо.

Это тоже вырвалось, этого он тоже не собирался произносить вслух. Ощущение было, как у крепко выпившего, – отлично знакомое каждому взрослому мужчине, если он не кришнаит. Эберт постарался взять себя в руки.

– Здравствуйте, мои дорогие. Заждались?

Ужас на лицах. Вытаращенные глаза, багровые пятна на щеках. Оглушающий запах крови – пятен на полу явно для этого недостаточно. Пропиталась одежда? Господи, что же там было, на входе?

Двое очевидных южан; один вроде бы восточноевропеец – светловолосый, с правильными чертами лица.

– Вот этого первым.

Огромный мужчина в форме со знаками различия полицейобервахмейстера выдергивает кляп, и тут же раздается возмущенный крик. А за ним звук сильного удара, от которого крик обрывается, меняясь на рваный кашель и стоны.

– Говори.

– Я…

Он изо всех сил прислушивался, но не уловил ни звука за своей спиной, где стояли парламентарии. Да, он только что окончательно подписал себе смертный приговор. Даже если ровно эти трое окажутся убийцами Реслера и его людей, это уже не имеет никакого значения – его карьера и жизнь кончились. Но ему было наплевать.

– Кто приказал?

– Вы не смеете!..

Снова удар.

– Я был там случайно! Я ничего не знаю!

Удар, кашель, рвота.

– Будешь говорить?

– Я не понимаю по-немецки! Не понимаю!

– Только что понимал… Ну, да и ладно. Начинаем.

– Что? Что?

Дикий, душераздирающий визг: связанный человек бьется так, что его с трудом удерживают двое полицейских. Потом держат уже трое, а один режет.

Покашливание сзади.

– Герр руководящий директор полиции?

– Да-да?

– Мы заявляем официальный протест от имени Комиссии. И бундестага в целом. Решительный протест.

– Очень хорошо. Еще что-нибудь?

– Да! Мы также заявляем официальный протест герру Рохау как начальнику Экстренной полиции Берлина. И требуем от него немедленно пресечь ваши действия. Требуем решительно.

– Герр Рохау?

– Я тоже услышал, господа. И тоже принял к сведению.

– Гм.

– Очень хорошо. Эй ты! Ты начал понимать немецкий? Нет?

Много мычания, мотание головой, кровь из прокушенной губы, кровь из пальцев, кровь, выступившая на повязках.

– Карл, может, другого?

– Как ни грустно. Или дадим последний шанс? Слышишь, ты? Начало доходить до тебя? Или все-таки нет? Жаль.

Снова визг, запах крови, запах рвоты, запах мочи. Парламентарии сзади и двое связанных спереди глубоко, натужно дышат. Удерживавшие изуродованного человека полицейские расходятся в стороны. Лица троих мрачны и неподвижны. Четвертый, с ножом в руке, зло щурится: это отлично видно в ярком свете люминесцентных ламп. Интересно, он тоже думает, что это блеф? Все нет, а это да?

Оглушительный грохот, почти непереносимый для ушей. Это потому, что помещение маленькое и закрытое. Интересно, слышно ли было снаружи? Понятно, что да, но насколько хорошо?

– О боже…

Снова рвота. Нет, не такие уж у парламентариев крепкие нервы. Или крепкие, но граница у их крепости все же существует. Запах пороха такой острый, что режет глаза.

– Ну что, кто из вас двоих? А?.. Кто из вас двоих понимает по-немецки?

– Га-а-авно.

– Что?

– Scheiße, – любезно и ненужно перевели сбоку. – Сказано по-русски.

– О, как вовремя сказано! Мы, значит, русские? Интересно, и пара документов в карманах найдется? Обыскали его?

Да, разумеется, обыскали: все из карманов было сложено тремя кучками на столе в дальнем углу кабинета. Патроны россыпью, запасные снаряженные магазины, бумажки, разноцветные пластиковые карточки. Вероятно, именно у этого имя на документах было русское: Сергей.

– Еще раз повтори.

– Га-а-авно.

– Почти правильно, молодец. Почти как москвич. Но большинство русских не слишком тянут первый слог этого слова и не так уж явно проявляют звук «а», скорей произносят нечто среднее между «о» и «а». Уж это слово я знаю. Так что нет, не верю. Ты прибалт или поляк?

Сидящий обвел глазами окружающих, несколько долгих секунд тупо смотрел на тело убитого минуту назад человека, а потом как-то обреченно мотнул головой.

– Нет, я словак.

– Что ж, значит, не совсем я угадал. Догадываешься, что будет дальше с вами, если будете молчать? Прямо сейчас и прямо здесь, в этой комнате?

– Я видел. Но ведь это… Это незаконно?

– Стрелять в полицейских четверть часа назад – тоже незаконно. Убивать вице-канцлера и стравливать нас с русским медведем – еще как незаконно. Наш мятеж незаконен: мы мятежники, ты слышал? Лично я совершил уже столько, что смертный приговор мне гарантирован. Насчет этого не беспокойся. Мне уж все равно. Тот тоже был не первый, понял?

– Да, тоже понял… Но вы же полицейский?

– Был полицейский. А теперь просто пользующийся последними часами безнаказанности мятежник в ожидании ареста и суда. Видишь этих джентльменов? Они меня используют. Нас. Они официально потребовали, чтобы мы немедленно прекратили вести себя несообразно. Но, видишь ли, от того, что я прекращу, что мы все прекратим, – не изменится уже вообще ничего. А силой они нас заставить не могут. И от того, что я сейчас сделал, и от того, что мы можем еще сделать, пока успеваем, нам не хуже будет, не лучше. Я вот могу убить одного его, могу одного тебя, а могу обоих. И мне за это одно ничего вообще не будет, представляешь? А могу ведь не сразу убить, а сначала помучить. Не из садизма, а для пользы дела. Чтобы узнать что-то новое, например. А заодно и они узнают – вот такая от меня и остальных польза им, таким чистеньким. Осознал? А ты?