Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф

Познакомившись с рейхсканцлером Гертлингом, я убедился, что и этот человек не соответствует роли главы правительства государства, находящегося в состоянии войны. Он полностью разделял взгляды парламентского большинства, из среды которого он, по существу, и вышел, и являлся сторонником идеи достижения мира на основе переговоров. Граф фон Гертлинг заявил об этом в первых же своих программных выступлениях, которые, однако, не нашли отклика в странах Антанты. Сам он называл себя «канцлером примирения». Но, по-моему, время тогда для примирения еще не созрело. Нам нужен был глава кабинета, целиком посвятивший себя военным проблемам, который бы действовал решительно и энергично и убедительно объяснил народу, какие опасности ему угрожают в случае поражения. Но все это было не в характере графа фон Гертлинга. Он ладил с представленными в рейхстаге политическими партиями и неизменно проявлял уступчивость, вопреки даже требованиям военного руководства. Личная порядочность побудила Гертлинга согласиться на эту должность, однако суровое время требовало более воинственную личность. При его пожилом возрасте и общей дряхлости выпавшая на его долю рабочая нагрузка была слишком тяжелой. Быть может, мне следовало высказать свои соображения на этот счет его величеству? Но кто стал бы рейхсканцлером после того, как кайзер уже отверг кандидатуры князя фон Бюлова и гросс-адмирала фон Тирпица? Кто мог бы загородить собою образовавшуюся брешь и данной ему властью объединить народ и повести к победе?

Многие уговаривали меня стать канцлером. Эта идея была явно неудачной, хотя эти люди, вероятно, таким образом хотели выразить свое расположение ко мне. В ОКХ мне приходилось выполнять огромный объем работы; чтобы руководить вооруженными силами в условиях мировой войны, нужно было хорошо владеть всей совокупностью средств ведения военных действий. Это давалось с колоссальным напряжением всех сил. Безответственно было бы брать на себя дополнительные обязанности по управлению столь громоздкой и неповоротливой организацией, как правительство. Безусловно, на эту хлопотливую должность требовался особый человек. Германия нуждалась в диктаторе, который сидел бы в Берлине, а не в ставке Верховного главнокомандования. Таким диктатором мог стать только человек, прекрасно знающий происходящие в стране процессы. Быть может, за ним народ и пошел бы. Взять на себя эту роль я не мог. Осознание пришло ко мне в процессе внутренней борьбы. Меня удержала вовсе не боязнь ответственности, а четкое понимание того, что никаких человеческих сил не хватит, невзирая на все противодействия и препятствия, как должно управлять народом в тылу и войсками на фронте в условиях всенародной и мировой войны.

Не оставалось ничего другого, как, наряду с моими обширными прямыми обязанностями военачальника, продолжать добиваться от правительства всего того, что было необходимо войскам для окончательной победы.

На рубеже 1917–1918 гг. военная ситуация на суше накануне и после выхода из войны России сложилась для нас лучше, чем можно было предположить. Как в 1914 и 1915 гг., можно уже было подумать о том, чтобы решающим ударом сухопутных войск довести все-таки войну до победного конца. Соотношение сил было благоприятнее, чем когда-либо прежде.

В экономическом плане неограниченная подводная война не дала тех результатов, которых от нее ожидал начальник главного морского штаба и на которые я, исходя из оценок специалистов, надеялся. Из-за слишком позднего ее начала Антанта за два года сумела подготовиться к ней и принять действенные защитные меры. И хотя подводный флот не решил исхода войны, его достижения были очень весомы. Было бы неверно не признать существенной помощи, оказанной подводниками Западному фронту. Наша родина и германские военно-морские силы могут по праву гордиться героическими делами своих подводников.

В конце 1917 г. я еще в какой-то мере полагался на оптимистические прогнозы главного морского штаба, но у меня уже появились определенные сомнения, и при планировании я должен был считаться с возможностью прибытия американских войск на европейский континент до наступления весны 1918 г. Предугадать их количество было трудно; однако можно было с уверенностью предположить, что весной соотношение сил будет для нас все же лучше, чем летом и осенью 1918 г., если мы до тех пор не одержим победы.

В конце осени 1917 г. ОКХ предстояло ответить на вопросы исключительной важности. Стоит ли использовать благоприятную обстановку для нанесения весной 1918 г. решающего удара на Западе или же выгоднее ограничиться активной обороной и отдельными наступательными операциями местного значения, например в Италии или в Македонии?

Но ведь Четверной союз связывала вместе лишь надежда на победу германского оружия, а победить, только обороняясь, было невозможно.

Армия двуединой монархии серьезно ослабла, потеряв 1 миллион 800 тысяч человек военнопленными и не имея достаточного пополнения. Однако при весьма низкой боеспособности она была все-таки в состоянии что-то предпринять в Италии. Мы рассчитывали, что австро-венгерская армия еще могла нам пригодиться для решения некоторых ограниченных задач. Правда, внутри самой Австро-Венгрии сложилась трудная ситуация.

Болгария в ходе войны приобрела все территории, о которых мечтала в мирное время, и больше воевать не желала. Правительство Радославова потеряло в стране всякую опору, стали явственно ощущаться противоборствующие течения. Я считал, что Болгария будет нам верна, пока дела у нас идут хорошо. Но как только шансы на победу уменьшатся или даже нас постигнет крупная неудача, отношение изменится; ведь позднее все так и вышло. С какой стати поведение целого народа должно в чем-то отличаться от поведения отдельного человека?

Турция исправно выполняла свой союзнический долг, но уже совсем выбилась из сил. По своей ли вине или нет – не имело значения. Численность ее людского резерва резко сократилась, отчасти армия существовала лишь на бумаге.

Общая духовная атмосфера в Германии была, как видно, лучше, чем у наших союзников, но и она заметно ухудшилась, а вместе с ней снизилось и настроение. Однако, как вскоре оказалось, относительно уровня сохранившейся в народе энергии мои оценки были чересчур оптимистичными. Тем не менее я очень рассчитывал на положительное решение вопроса с людским пополнением.

Германские сухопутные войска победоносно завершили 1917 год. При этом стало очевидным, что удержать фронт на Западе, уповая только на оборонительные действия, в условиях применения Антантой колоссального количества технических средств, было невозможно.

Длительное пребывание в окопах в ожидании нападения противника тяжело отражалось на психическом самочувствии солдат. Они уже не демонстрировали прежней стойкости под ударами вражеской артиллерии, с содроганием думали о предстоящих оборонительных боях и тосковали по маневренной войне, в которой, сражаясь в Румынии, Восточной Галиции, Италии и у Камбре, продемонстрировали великолепную выучку и доказали свое превосходство над врагом. Насколько пассивная оборона подавляла солдат, настолько воодушевляла их молодецкая атака. Словом, наступление шло войску на пользу. Сидя в траншеях, солдаты несли большие потери от непрекращавшегося массированного артиллерийского огня. Войска на Западе жаждали наступления и ждали его после краха России как избавления. Я специально остановился здесь на отношении солдат к вопросам наступления и обороны, поскольку отсюда с неумолимой логикой следовал единственный вывод: только наступая, можно добиться победоносного окончания войны. Многие опытнейшие военачальники высказывались в том же духе. Разумеется, подобные настроения не оказывали влияния на мои решения: слишком сильным было у меня чувство личной ответственности.