Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

– Что нового, Курт?

– Практически ничего. Сидим в окопах, ждем.

– А русские?

– То же самое.

– Но инициатива принадлежит…

– Господу Богу, – усмехнулся подошедший к нам старший лейтенант с ленточкой Железного креста в пуговичной петлице. – В лучшем случае, генерал-полковнику. Никто ничего не знает, но все чего-то ждут. Хотя предположить не трудно.

– Но не стоит, – подсказал Грубер. – Всему свое время.

– Верно, – кивнул старший лейтенант. И представился: – Старший лейтенант Вегнер, командир третьей роты.

– Флавио Росси, военный корреспондент газеты, – я назвал свой орган.

– Честно говоря, не слыхал, но я плохо знаю прессу, даже немецкую. Вы, я вижу, знакомы с моими людьми?

– С некоторыми.

– Что ж, поговорите с ними, а часа через два возвращайтесь к Бергу. Он пригласил на ужин всех командиров рот. Левинский вас проводит. Тем более что у него есть повод – новый мундир. Совсем не такой, как новое платье короля.

Все поглядели на Левинского. Тот слегка покраснел. Мундир и впрямь был новым и, что примечательно, не суконным, а хлопчатобумажным. Точно таким же, как обычный, с карманами и всем, что положено, и даже нормального серо-зеленого, а не «африканского» цвета – но не жаркий и не тяжелый. Бесспорное достоинство при тридцати пяти, если не больше, градусах выше нуля. Я, во всяком случае, давно изнемогал в своем наилегчайшем тиковом костюме и откровенно жалел бедолагу Грубера, которому приходилось куда хуже, чем мне.

– Таких я еще не видел, – одобрительно хмыкнул зондерфюрер. – Ценная вещь. Я бы не отказался.

– Прислал мой дядя, – объяснил Левинский, и видно было – объяснил не в первый раз. – Он служит интендантом во Франции. Думаю, скоро у всех будут такие. Так что Вегнер напрасно завидует.

– Иоахиму завидуют все, – сказал Вегнер. – Начиная с генерал-полковника. Мыслимое ли дело – париться в этом, – он ткнул пальцем в свой китель, – в такое пекло? Мои ребята, – он показал на солдат, – давно ходят в чем попало, но от нас на службе требуют быть при параде. А то ведь русские снайперы могут ошибиться и вместо меня снять старшего стрелка Дидье.

Дидье ухмыльнулся. Не желая зла ротному, он явно предпочитал, чтобы русский снайпер ошибся как-нибудь по-другому.

Вегнер ушел. Я спросил Курта Цольнера:

– Есть письма из дома?

Тот пожал плечами.

– Кое-что есть. Но и там без перемен.

– А у вас? – повернулся я ко второму старшему стрелку.

– У меня тоже, – ответил Дидье.

– Думаю, еще увидимся, – предположил я. Курт вновь пожал плечами.

Левинский предложил пройти на батальонный наблюдательный пункт, где он сможет показать нам русские позиции. Мы проследовали за ним и вошли в хорошо укрепленный и хорошо замаскированный блиндаж, где стояли две стереотрубы и занимались текущими делами несколько солдат и унтерофицеров – связистов и топографов.

– Прошу, – сказал Левинский, жестом радушного хозяина показывая на раздвоенный оптический прибор.

Я жадно припал к окулярам. Правда, кроме пейзажа, мало что увидел – русские не спешили позировать перед итальянской прессой. Но сознание того, что они где-то здесь, совсем рядом, придавало моим ощущениям дополнительную остроту. Там были русские, совсем не такие, как Надя и Валя, и уж тем более не такие, как Ненароков, Луцак, Портникова. В солдатских рубахах навыпуск, ремнях, касках, вооруженные до зубов истребительным оружием и одушевленные фанатичной идеологией. Готовые убить меня, Грубера, Левинского, Цольнера и всех остальных, кто был здесь, рядом со мной.

С возвышенности, откуда немецкие позиции плавно сбегали в долину узкой, практически не видимой глазу реки, открывался вид на поле прошедшей, то есть зимней, и будущей, летней, битвы. Русские, как объяснил нам Левинский, имели на северном берегу свою передовую линию, тогда как главный рубеж проходил по южному берегу, доходя от берега моря до железной дороги Севастополь – Бахчисарай. Оттуда он плавно загибался на юг. Русскими траншеями было буквально изрезано всё пространство, лежавшее у подножия холмов – почти полностью голых в западной части, ближе к морю, и покрытых деревьями и кустарником к востоку, ближе к железной дороге. Холмы прикрывали Севастополь с севера и тоже были изрезаны траншеями и ходами сообщения.

– От берега моря до поворота на юг фронт занимает около шести километров, – объяснял мне Левинский. – Здесь сосредоточены целых две русские дивизии, не считая разных артиллерийских частей и еще черт знает чего. До Северной бухты от нас будет километров семь-восемь. Все это пространство напичкано артиллерией, войсками, дотами, дзотами, фортами. Перед нами действительно мощнейшая крепость, пусть крепостные стены и не бросаются в глаза. Современная война. Немецкому солдату придется потрудиться.

Не в силах оторвать своих глаз от казавшихся такими близкими высот – на их склонах изредка рвались немецкие снаряды и мины, – я не удержался от вопроса.

– Сколь велики силы, сосредоточенные для пролома русской обороны немецким командованием?

По губам Левинского скользнула тонкая усмешка.

– Я не могу ответить на ваш вопрос. Но полагаю, эти силы достаточны.

Я не стал задавать другого вопроса: здесь ли будет нанесен главный немецкий удар? Он был бы еще более бестактен. Левинский продолжил объяснение.

– В южную сторону фронт тянется до Балаклавы, знаменитой по Восточной войне. Этот участок, назовем его восточным фасом, гораздо длиннее – до двадцати километров. Его занимают не только немецкие, но и румынские войска. С русской стороны он разделен на три сектора, тогда как на северный фас приходится только один.

– Я могу записать?

– Пожалуйста. Когда начнется штурм, это вам пригодится.

* * *

Еще около часа мы ходили по траншеям, говорили с солдатами и знакомились с нехитрым военно-полевым бытом. А потом Левинский пригласил нас в батальонный штаб, рядом с которым размещалось уютно обустроенное и довольно просторное жилище командира батальона майора Берга. Под расположенным рядом навесом был накрыт стол для сегодняшнего ужина.

Майор принял нас не без удовольствия. Было видно, что он соскучился по новым людям и не прочь пообщаться с ними за бутылкой вина. Он был мало похож на своих подчиненных. Левинский был юн, долговяз, розовощек и стремился серьезной интонацией придать себе солидности. Вегнер казался старше, но всего лишь настолько, чтобы более не заботиться, как бы его не сочли юнцом. Другие командиры рот также были относительно молоды. Рядом с ними командир батальона, мужчина лет сорока, а то и больше, выглядел пусть и не стариком, но человеком из другого мира, мира степенных мужей, знающих цену себе и давно уже оценивших всё, что их окружает в жизни. И хотя он приходился мне почти ровесником, я понимал, что сам, увы, принадлежу совсем к другому, глубоко несерьезному миру – потаскунов и шалопаев, постоянно ощущающих свою незавершенность, но нимало от того не страдающих. Зато ужинавший с нами батальонный врач, седовласый и сухопарый господин с крупным носом и моноклем в глазу, явно относился к той же породе, что и батальонный командир.