Февральская сирень - Людмила Мартова

— Мама, я его любил. Сашку.

— Любил. Не ты виноват, что он стал зверем. Вернее, может, и ты, но сейчас это не имеет никакого значения. Хочешь жить под окнами той колонии для смертников, куда его отправят? Так не получится. Забудь. Это просто страница книги, которую ты уже прочел. Перелистни ее и открой другую. Это так просто!

— Почему ты не передала мне свое отношение к жизни? — в отчаянии спросил он. — У тебя все так просто!

— Так все на самом деле просто. — Она снова усмехнулась. — Если ничего не надумывать, то жизнь — очень простая штука. Ты дышишь, спишь, ешь. Этого вполне достаточно. Все остальное — никому не нужная рефлексия. Ты у меня останешься ночевать?

— Если ты не против. Совершенно не могу находиться дома, — признался он.

— Почему я должна быть против? Ты мне не мешаешь, — пожала плечами мать и вышла из комнаты, не предложив ему даже чаю.

Найдя в шкафу чистое постельное белье, он разложил диван в бывшем кабинете деда. Принял душ, тщательно побрился найденным в шкафчике в ванной тупым станком, заглянув в комнату матери, которая сидела за письменным столом и, шевеля губами, что-то читала, и вернулся к себе, тихонько притворив за собой дверь.

Табельный пистолет деда лежал там же, где всегда. В запертом нижнем ящике стола, который открывался ножом для разрезания бумаги. Достав пистолет, он проверил, заряжен ли он, и ловко послал патрон в ствол.

«Она не будет плакать, — подумал он о матери. — Пожмет плечами, отмоет пол от моих мозгов и заживет привычной жизнью. Она никогда не позволяла себе сильных эмоций».

Мысли текли вяло, наталкивались одна на другую, обрывались на полуслове. Он вспомнил всю свою прошлую жизнь и представил несостоявшуюся будущую. Последние несколько лет Сашенька стал для него обузой, не желая примиряться с новым распределением ролей. Он все ощутимей отдалялся от него и от Феденьки, которые становились ему не нужны. Что ж, случившееся навсегда избавило его от необходимости что-то объяснять им, принимать огорчительные для них решения. Как всегда говорила мама, в любой беде можно найти свои плюсы.

Осуждающие лица знакомых на расстоянии не будут значить ровным счетом ничего. Сашка — дурак, из-за глупой ревности теперь поломал всю свою жизнь. Не будет у него теперь этой жизни. Ничего не будет. Молодых ребят, конечно, жалко. Но он не готов расплачиваться за Сашкины действия своим будущим. Сашка натворил, Сашка и ответит. А он тут ни при чем.

Кряхтя от внезапно пронзившей спину боли, он поднялся из кресла, в котором сидел с пистолетом в руках, поставил его на предохранитель и бережно убрал обратно в ящик стола, щелкнув замком. Он не уйдет и не сдастся. Он начнет новую жизнь, стараясь не повторять прошлых ошибок. Все у него будет хорошо.

Спустя два дня Александр Васильевич Гоголин, собрав вещи и выставив на продажу их с Сашенькой квартиру, уехал в Москву.

— Вас нам бог послал! — всплеснула руками заведующая отделом образования в одном из районов столицы. — У нас на прошлой неделе скончался директор гимназии для одаренных детей. Пятьдесят два года всего, и вот пожалуйста, сердечный приступ! Мы с радостью возьмем вас на работу. У нас и зарплаты неплохие, вот только квартира…

— Не волнуйтесь, я собираюсь приобрести жилье. Средствами для этого я располагаю, — успокоил он свою будущую начальницу. — Пусть и не сразу, но это не должно быть вашей проблемой. Если вам нужны рекомендации, то в Министерстве образования меня хорошо знают.

— Конечно-конечно! — Чиновница снова всплеснула руками. — Доктор наук, автор многих научных работ. Да вы же Макаренко современности, мы за счастье почтем работу с вами! Если вы не против, давайте прямо сейчас проедем в гимназию, я вас с коллективом познакомлю. И можете завтра приступать к работе. Формальности займут всего пару дней.

Гимназия располагалась в уютном зеленом районе. Чугунный забор, удобная большая парковка, фасад, улыбающийся аккуратными пластиковыми окнами, — все говорило о том, что родители обучающихся здесь детей не жалеют средств на качественное образование для своих чад.

«Покупку квартиры действительно потяну, — лениво подумал Гоголин, оглядывая спортивный стадион перед школой и ровные ряды голых, но аккуратно подстриженных кустов. — Много ли мне надо… одному?»

— Подождите меня здесь, пожалуйста, — попросила представительница районо, о которой он уже успел забыть. — Я сейчас выпишу вам пропуск, у нас тут все очень строго. Знаете, у многих детей родители непростые, так что нам приходится думать о безопасности немного больше, чем в других местах.

— Хорошо, я с вашего позволения на крыльце подожду, — улыбнулся Гоголин. — Голова разболелась немного. Я подышу.

Вокруг стояла непривычная для школы тишина, хотя вполне возможно, что это объяснялось тем, что шел очередной урок. Оглядывая пространство и как бы примеряя его на себя, Гоголин вдруг понял, что все у него в этом городе и в этой школе будет хорошо.

— Вы кого-то ждете? — услышал он и обернулся.

Перед ним стоял молодой человек с картины Тьюка. Нет, конечно, он был одет, и окружающий снежный пейзаж, хоть и начинал пробуждаться к весне, мало напоминал пляж, на котором можно нежиться под жаркими лучами солнца, ласкающего кожу. Но такие лица писал именно Тьюк. В нем была томная нега, юношеская безмятежность, нежный задор, мягкое тепло. Лет семнадцать на вид. На задорном носу конопушки. Между ними блестят капельки пота, как роса на нежной июньской траве. Влажный лоб наводит на греховные мысли, которые пока абсолютно точно не к месту.

Усилием воли отогнав их от себя, Гоголин широко улыбнулся:

— Я буду тут работать. А ты кто?

— Максим Семенов, — бодро отрапортовал юноша ломающимся баском. — Я из одиннадцатого «А». Я пойду. — Глядя ему вслед, Гоголин задумался о том, что жизнь, несомненно, хорошая штука.

Серый цвет вернулся. Все вокруг было покрыто тусклым налетом, восковым и неживым, как на импортных яблоках. Серое небо грязным покрывалом лежало на серой простыне тающего снега. Серые лица прохожих мелькали за немытыми окнами автобуса, который медленно тащился по скучным улицам в тусклые трудовые будни.

Окружающая жизнь не дарила даже надежды на яркие пятна. Лишь иногда в памяти всплывал черный сгусток ненависти, отбрасывая его в грязную канаву, на дне которой лежало, скрючившись, существо, во второй раз отнявшее у него цветное восприятие мира. Единственное, что оставалось ярким, струящимся живыми красками, это сны. Просыпаясь по утрам, он долго не открывал глаза, пытаясь задержать счастливые видения, в которых было много красного, синего, желтого, зеленого…

И только спустив ноги с кровати и разомкнув наконец веки навстречу очередному бесконечному серому дню, Воронов начинал ждать ночи, вместе с которой к нему приходили Лелька, Максим, Цезарь, шашлыки на морозном воздухе, моченые яблоки в кадушке, оранжевое солнце, припадающее в неуемной жажде к реке, и предвкушение счастья, которое казалось таким близким.