Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов - Джулия Бойд

Основатель Глайндборнского оперного фестиваля Джон Кристи пытался понять, чем же дом Хиртов так привлекает интеллектуалов: «Такое ощущение, что все очень нравилось… при этом мы практически ничем не занимались, кроме общения и коротких прогулок. Среди нас не было альпинистов или лыжников, там не было ни крикета, ни регби, но мы все равно из года в год к ним возвращались. Удивительно, но единственным неоспоримым преимуществом этого популярного места были виды на горы… Там не было ни оперного фестиваля, ни недели крикета, ни каких-либо других традиционно английских развлечений, и тем не менее это место было прекрасным»[565].

Когда сил на умные разговоры не оставалось, гости могли поучаствовать в традиционно баварских развлечениях, таких как ежегодный танец дровосеков, который проходил в соседней деревне (иностранцев стали допускать туда только с 1935 г.). Один американский гость писал, что дровосеки в зеленых шапках, пиджаках и штанах выглядели прекрасно. Своими мужественными, словно вырубленными из камня лицами и длинными бородами они напоминали апостолов. Праздник начинался сразу после церковной службы в воскресенье и продолжался до шести утра следующего дня. Во время гуляний съедалось много свиного жира и выпивалось много пива, вкус которого иностранцам не очень нравился. Каждый танец начинался и заканчивался по сигнальному свистку.

Но зимой 1936 г. иностранцы приехали в Гармиш исключительно ради Олимпиады. Многие из них проявили политическую наивность, однако были и те, кто сознательно не хотел задавать лишних вопросов. Никто, правда, не мог игнорировать обилие военных. Военные, по словам Пеглера, были повсюду[566]. Журналист писал, что деревня напоминает «городок за линией Западного фронта, в котором происходит перегруппировка войск». Пеглера раздражало, что камуфлированные военные машины «мчались по улицам в горы, разбрызгивая снежное месиво из-под колес на тротуары». На вопрос, почему в небольшом горном городке, в котором должна была царить дружеская атмосфера, находилось столько войск, даже бесстрашный Пеглер не спешил дать ответ, опасаясь, что его обвинят в шпионской деятельности.

От взора журналиста не скрылось, что все намеки на антисемитизм в районе проведения Олимпиады исчезли, как будто их и не бывало. Нацисты убрали вывески с предупреждением о том, что евреев не обслуживают. Однако удивленным иностранцам иногда показывали газету «Der Stürmer» (антисемитское издание Юлиуса Штрейхера), номера которой контрабандой провозили в олимпийскую деревню.

Через несколько дней после начала Олимпиады «на фоне 10 тысяч флагов со свастиками, тихо колыхавшихся в морозном воздухе» снова появился Гитлер. «Это день диктатора, – писал Пеглер. – Олимпиада имеет второстепенное значение, если вообще имеет какое-либо значение». Журналист поразился поведению фюрера. С одной стороны, его появление привело к наплыву военных автомобилей и затору на дорогах, что совершенно не соответствовало «мирным идеалам Олимпиады». С другой, сам Гитлер сидел в низкой ложе у хоккейной площадки совершенно открыто и, судя по всему, был рад огромному количеству людей, которые к нему подходили. «Он раздавал автографы, – писал Пеглер, – так же охотно, как бейсболист Бейб Рут. Какой удивительный контраст с Гретой Гарбо и полковником Линдбергом, получить автограф у них крайне сложно».

Зимняя Олимпиада закончилась 16 февраля. Дочь маркиза Лондондерри пребывала в приподнятом настроении. «Бог ты мой, – писала леди Маири, – конец хоккея, Англия выиграла. Праздник в честь закрытия. Танцевала с огромным количеством людей»[567]. Вот как описывал церемонию закрытия Пеглер: «Яркий разноцветный салют озарил небо, и военные прожектора залили покрытые снегом вершины гор искусственным лунным светом. Салют вели батареи трехдюймовых орудий, скрытых где-то на полпути к вершинам. Эти залпы напоминали нам о том, что затухавший на башне олимпийский огонь был всего лишь огнем и ничего не значил»[568].

Если бы лорд и леди Лондондерри прочитали эту колонку Пеглера, они бы наверняка подумали, что эта статья – очередной пример безответственной журналистики, еще один плевок в великую державу, которая под руководством вдохновленного лидера делает все возможное, чтобы подготовиться к непредсказуемому будущему.

После возвращения на родину лорд и леди Лондонсдерри написали благодарственные письма немцам, которые их принимали. Если лорд в своем письме Риббентропу по крайней мере упомянул такие щекотливые темы, как политика Гитлера в Европе и антисемитизм, письмо леди Лондонсдерри Гитлеру было почти любовным: «Сказать, что я под впечатлением, значит не сказать ничего. Я глубоко поражена… Никогда не забуду красоту зданий, сила и простота которых, как мне кажется, символизируют их создателей»[569]. Вне всякого сомнения, эта поездка прошла успешно (в последующие два года Лондондерри шесть раз посетили Германию). Однако такая любовь к Третьему рейху не осталась незамеченной. Через десять дней после окончания зимней Олимпиады Ширер написал в дневнике: «Узнал, что в первых числах месяца здесь был лорд Лондондерри… Он стал откровенным нацистом. Это хорошим не кончится»[570].

* * *

7 марта 1936 г., через три недели после окончания зимней Олимпиады, в нарушение условий Версальского договора немецкие войска были введены в Рейнскую демилитаризованную зону. Накануне Кей Смит предчувствовала, что что-то подобное произойдет. 6 марта Смиты устраивали прием в своей берлинской квартире. Кей ненароком подслушала разговор:

«Был теплый день. Двери на балкон были открыты. Я стояла неподалеку, когда увидела, как Ремондо [военный атташе французского посольства] взял под руку фон Паппенхайма [старшего офицера немецкого Генштаба] и вывел на балкон. Я повернулась к балкону спиной, но придвинулась ближе к ним и услышала, как Ремондо спросил: «Вы собираетесь оккупировать Рейнскую область?» Этот вопрос ошеломил Паппенхайма. Он покраснел и начал заикаться… «Конечно, нет». – «Клянетесь честью?» – «Клянусь». Я еле дождалась удобного момента, чтобы сказать Трумэну, что оккупация Рейнской области неизбежна»[571].