Король на краю света - Артур Филлипс

Елизавета, то засыпая, то просыпаясь в своем кресле, принимала Сесила почти в одиночестве, несколько женщин ждали в тени, чтобы подхватить ее величество, если та утратит контроль.

— Мой эльф, ты веришь этим сообщениям своих разведчиков? Давай мы сами взглянем на твои депеши. Несут ли они «сияние и очарование истины»? Так говорил твой дорогой отец.

Роберт Сесил, государственный секретарь ее величества, удивлялся тому, что даже сейчас, несмотря на возраст, она изо всех сил старалась очаровать его, как будто все еще была женщиной, которой служил его отец, молодой и — если верить воспоминаниям стариков и лживым портретам — не лишенной красоты. Двор в те времена был иным. Сесил вспомнил кое-что, свои робкие и тревожные детские впечатления об этой женщине, этом кресле, этой комнате. Все казалось намного больше, когда он стоял сзади, уже сделавшись объектом насмешек из-за своего тела. Комната тоже пахла как-то по-другому. Отец Сесила следил за месячными королевы; теперь голова Елизаветы дрожала от простых усилий удержать ее прямо. Кожаный бурдюк под подбородком колыхался, как наполненные ветром паруса в битве десятилетия назад, когда она командовала флотом.

— Роберт, как ты думаешь, Джейн когда-нибудь позволяла Эссексу с ней сношаться?

— Ваше величество. — Сесил ответил на первый вопрос, чтобы избежать второго, хотя, возможно, это и было намерением королевы с самого начала. — Новости об испанских махинациях поступают из нескольких источников, и в этом отношении они кажутся заслуживающими доверия, но ни в одном случае я не смог лично допросить так называемых свидетелей.

Она посмотрела на Сесила из-под редких ресниц, улыбнулась сомкнутыми губами, чтобы скрыть черные зубы:

— Прочти мне то, что наводит на размышления. Мне нравится получать сведения непосредственно от шпиона. Нравится воображать их голоса. Твой отец читал их донесения вслух. — Она посмотрела на свои руки с чем-то вроде тоски по прошлому, по своему старому секретарю, старым секретам, тайным эмоциям.

Сесил поклонился ее лжи и театральному жесту, фальшивому до кончиков пальцев. Его отец никогда не читал ей ничего подобного. Он и Уолсингем предупреждали, чтобы молодой Сесил не волновал королеву, напрямую передавая сообщения от шпионов. Ей не хватало присутствия духа, как женщине, обуреваемой страстями (а теперь и сбитой с толку прошедшими десятилетиями), чтобы смести многочисленные слои неопределенности, которые покрывали донесения, словно нарастающий с каждой сменой времен года перегной. (Уолсингем как-то передал молодому Сесилу урок, преподанный государственному секретарю отцом самого Сесила: «Надо считать, что шпион лжет. А если он честен, то выдает желаемое за действительное так рьяно, что сам поверил в свою весть. Если все видел отчетливо, собственными глазами, то неверно понял увиденное. Если его точка зрения точна, он лишь воспроизводит чужую ложь. Если он говорит правду, его слова плохо подобраны и подразумевают совсем не те факты, которые мы извлекаем, расшифровывая письмо. Возможно, даже при внимательном изучении и точной передаче смысла путем языковых средств, шпион видел только маленький уголок огромного гобелена, слишком мало, чтобы понять его целиком. Даже если шпион видел все и описал правдиво, он опоздал; события изменились, и его донесение больше не имеет ни малейшей ценности. Наконец, и это наименее вероятно: шпион представил своему хозяину в Лондоне совершенно полную, честную, проницательную, точную, своевременную и действительную картину событий. Но его отчет противоречит трем другим ложным сообщениям, поступившим ранее на той же неделе, подготовленным авторами получше».)

— Скажи мне, Роберт: ты скучаешь по Лиззи?

— Ну конечно, ваше величество. Она была хорошей женой. И с любовью служила вам.

— Да. Правда. Но я думаю, что тебе, как и мне, лучше быть одному. Мы можем по-настоящему любить только Англию, ты и я. Мой маленький пигмей.

Когда меланхоличная королева отпустила секретаря, помощник Николас Фаунт ждал его в кабинете.

— Беллок вернулся. У него ясность. — Он протянул Сесилу письмо: — А это пришло сегодня от Николсона, другим путем.

Сесил не позволил Фаунту привести Беллока, пока не прочитал письмо Николсона и, что более важно, пока не откинулся на спинку стула, возвышающегося на платформе за письменным столом. Беллока снова усадили напротив него, на низкий складной табурет с кожаным сиденьем. Бессмысленно: невозможно было выбрать угол зрения, который мог бы изменить расклад. У Сесила болела спина; позвоночник устал держать неравномерно распределенную тяжесть его тела. Он ссутулился.

— Джеффри, добро пожаловать домой. Успех, я читаю его на вашем нетерпеливом лице.

Фаунт тихо закрыл дверь, попятился, подняв глаза в последнюю секунду, когда дверь закрылась, и Беллок остался наедине с государственным секретарем королевы. Великан перевел дыхание и начал:

— Успех, да. Полная ясность, и результат не может радовать сильней.

Джефф, начиная с той самой ночи, сделал так, как просил Сесил, и принялся успокаивать своих анонимных и жестоких друзей секретными новостями и определенной ясностью, благодаря своему успешному сценарию. Сесил мимоходом сказал Беллоку, как будто чуть не забыл упомянуть об этом: «О да, Джефф, вы оказали бы услугу всем, и ей в первую очередь, если бы все спокойно разъяснили тем, кто в этом нуждается».

На самом деле Джеффу было приятно унять всех, поделиться собственным недавно обретенным спокойствием. Со смертью Роберта Била Джефф стал единственным, кто знал имена всех его сомневающихся коллег, включая заседающих в совете, и поэтому им нужно было срочно узнать про новоявленную ясность, прежде чем они создадут какие-либо дополнительные трудности для развивающихся планов. Другими были шепчущиеся придворные и праздношатающиеся лорды, которые с восторгом слушали разговоры на частных обедах в домах, где ценился Бил, там беседы шли откровенно и бесстрашно. Джефф даст им всем понять, что он наконец-то полностью удовлетворен: человек на севере был бесспорной удачей — наследником, подходящим для этой работы, прочным, как сталь. Слухи будут плыть, дрейфовать. И, наконец, будущее застынет в представлении каждого еще до того, как наступит; будущее придет легче, спокойнее, потому что его сначала поняли и вообразили. Высшая задача разведки: представить себе будущее, а затем сгладить его приближение.

Доверенный шпион старого Роберта Била Беллок — за вином, у камина, за игровыми столами — должен был привыкнуть выдавать секреты, и после некоторых усилий он нашел в этом удовольствие, распространяя правду, чтобы избавить мир от кровопролития.

— Почему, черт возьми, ты так уверен в нем, Джефф? — спрашивали там и сям, и, конечно, Беллок не стал раскрывать причину своей уверенности, но, как и надеялся Сесил, более чем достаточно было просто услышать, как избранный Робертом Билом человек, который ненавидел католиков, как кошки ненавидят мышей, который пожирал их еще до того, как большинство окружающих появилось на свет, говорит, что он уверен в протестантских убеждениях Якова. Как будто глас Божий изрек, что прошлое осталось в прошлом, и теперь все улажено, и люди могут смотреть в будущее и думать только о своем богатстве и положении в грядущих переменах. Больше не будет ворчания из неких кварталов Лондона, не будет ропота о том, что Яков — не тот самый, и больше не будет разговоров о поддержке других надежд. Теперь этот вопрос закрыт, как и должно быть. Сесил мог перевести дух.