Ангел Спартака - Андрей Валентинов

Антифон

— Не понимаю, Учитель! Объясни. Разве это притча? И Силоам — где это?

— Ох обезьянка... Силоам — даже не город. Так, городок в три дома возле Иерусалима, у горы Сион. Там есть знаменитый водоем, целебный, к нему каждый день приходят сотни людей. И вот однажды башня, что стояла возле источника, рухнула...

— ...И задавила восемнадцать человек. Это я поняла. И что? Они были в чем-то особо виноваты? Как Ты говоришь, грешны?

— Думаешь, что эти люди были грешнее всех прочих, что так пострадали? Нет, говорю тебе, но, если непрочие не покаются, то так же погибнут. Впрочем, даже если покаются — все равно погибнут.

* * *

...Что говоришь, да? Разве это притча? В притче должна быть мораль, должен быть смысл, да! А ты меня просто убила, убила. Да!

— В том-то и притча, что никакой морали нет. И смысла нет. Не лезли бы они под башню ветхую, может быть, еще год-другой прожили. И ты прожил бы, потешил бы ремень свой мокрый, пока к Спартаку на крест не угодил. Не повезло, со мной встретился!

— Ты...

Отвернулась, бросила окурок на мокрый гравий дорожки. Хватит! Еще раз услышу — опять прирежу. Здесь можно, знаю.

— Госпожа Папия Муцила?

Ого! Тихо подошли, не заметила. Не увидела, не услыхала даже.

— Разрешите на несколько слов?

Трое — похожие, словно братья Ресы, только иные совсем. Здешние — на «вы» обращаются. И одеты дивно: плащи кожи черной, шляпы без полей, тоже черные. Без полей, зато с козырьком. Оружие при поясе — не наше, громкого боя. А ко всему — блестки серебряные — на плечах и возле ворота. Приглядишься — вроде как две молнии рядом.

Власть, сразу видно!

Не спорю. Киваю, в сторону отхожу все по той же дорожке гравиевой. Двое на месте остались, третий, не иначе старший, ко мне шагает.

Рука у козырька. Улыбка. Ой, не хотелось бы мне второй раз такую улыбку увидеть!

— Госпожа Муцила! Наш фюрер... вождь велит вам передать, что жертва принята. Позвольте уточнить формулировку?

Что?! То есть не «что», конечно. Вон, те двое греку-сирийцу уже руки, бедолаге, крутят. Но почему «формулировка»?

Белый листок, черные значки рядами. Откуда только достал?

— Итак, вы сказали: «Прими то, что я даю». Подтверждаете?

Антифон

— Не покаются — погибнут, покаются — все равно погибнут. Где же выход, Учитель?

— А кто сказал, что у вас, обезьян, есть выход? Разве тебе не известно, Папия, чем кончается жизнь?

— Но прожить можно по-разному, правда?

— Угу. Зачем Я только связался с тобой, Папия Муцила?

— В Твоем вопросе — ответ. Если Ты связался со мной, значит, было «зачем». Это «зачем» — тоже не тайна.

— Папия Муцила, хочешь, я превращу тебя в вечернюю зарю на Гавайских островах? Все скажут, что ты — очень красивая.

— Тебе лестно быть всесильным перед сопливой девчонкой. Всесильным, всемогущим, всезнающим. Перед остальными получается хуже, правда? Твой Отец, Твои братья — особенно Тот, которого Ты так часто...

— Молчи! Я не прощу тебе этих слов, Папия Муцила. Никогда!

— Ты обижаешься совсем как человек, Учитель. Неужели наши человеческие привычки властны даже над Тобой? Не обижайся. Люди бренны, очень скоро — через год, через полвека — я отправлюсь туда, куда подгоняют автобусы, и тебе сразу станет легче, правда?

— Гордыня, Моя ученица, гордыня! Принципиально неверная самооценка.

— Думаешь, Учитель, я грешнее всех прочих? И что? Не покаюсь — погибну, покаюсь — все равно погибну. Разве тебе не известно, Сын Отца, чем кончается жизнь? Лучше скажи, зачем вся эта ерунда: автобусы, коньяк, сигареты, бараки, пистолеты «люгер»? Неужели Твоих слуг надо обязательно одевать в черную форму с рунами «зиг» на петлицах?

— Они — не Мои слуги. Сама с ними связалась, сама расхлебывай. Тебе что, нужен Плутон с бородой из ваты, восседающий на троне? Трехглавый Цербер из генетической лаборатории? Ты видела то, что видели остальные, это след их мира, их времени. Я часто там бываю, потому что объект очень удобен, оттуда легко добираться до... Не твое это дело, ты, хламидомонада!

— Угу. А Ты — Учитель хламидомонады.

— Смелая, гордая, наглая... Зря Я брал тебя с Собой в Смерть! Только ты ошибаешься, Папия Муцила. Хочешь убежать от Меня? Туда, к автобусам? Не надейся. Я не позволю сбежать Моей обезьянке!

* * *

На этот раз «источник» искать не пришлось. Вот прямо посреди форума — мордатый, плечистый, в плаще военном.

— ...И о том вам, граждане славного города Помпеи, претор Глабр объявить спешит, дабы болтовню ненужную пресечь и вас в лишнее беспокойство не вводить. Слушайте и не говорите, что не слышали!

Переглянулись мы с Аяксом.

Слушаем.

А утро красивое. На небе тучки легкие, ласточки знакомые над черепичными крышами кружат, воздух легкий. И пыли нет!

— ...Так их, так их, бунтовщиков-разбойников! Всех на крест, всех на арену!..

— Значит, гладиаторы в цене упадут? Ясно-ясно!

— Ну девки, держись! Дня через три, как бунтовщиков порешат, жди сюда вояк. Где ж им после победы повеселиться, как не в Помпеях? Так что меньше пятнадцати ассов за ночь не брать, договорились?

— А беглых, беглых хозяевам отдавать будут? У меня бежали, у соседа бежали...

* * *

Отхлебнула вина, вкуса почти не чувствуя, назад, на столик с ножками гнутыми поставила.

— Спасибо! Действительно прекрасное!

Покачал головой дядюшка Огогонус, то ли мне не веря, то ли о своем думая. Вздохнул, сам вина глотнул, поглядел на Аякса.

— А что я? — Одноглазый плечами костистыми дернул. — Я в легионах не служил. Если бы чего насчет арены, все бы как есть обсказал. Тут война, понимаешь!

Война. Маурусу Победоносному мы сразу вина плеснули. Неразбавленного, как и полагается.

— В общем так. Боя не было, как мы и думали. Эти, из «Жаворонка», перед рассветом налетели, грамотные, гады! Только не застали никого в поселке. Тогда они наверх, к вершине. Там вроде слегка сцепились с нашими, с теми, кто отступление прикрывал.

— В Конской Прихожей, наверно, — не выдержала я. — Там проход узкий, легко отбиваться.

— Ну да, — кивнул одноглазый. — Квинтилий Басс рисковать не стал, начал лагерь строить, а вскоре и Глабр с остальными когортами подоспел. С тех пор так и стоят, третий уж день. Ждут. И они ждут, и наши ждут.

— Гм-м-м...

Повертел дядюшка Огогонус чашу в толстых пальцах, вновь подумал, затем на столик поставил. Рядом с моей.