Арденны - Михель Гавен

— Регарде-муа, милор, — чудовищный обстрел под Ставелотом, лавина танков, спускающихся с холма в Бержевиле, горящие «пантеры» у черного, обугленного кустарника, погибающие в них танкисты. И такое же поле где-то далеко под Белгородом. И в горящем танке — ее сын, ее единственный сын. Слезы навернулись на глаза. Она не могла их удержать. Они покатились по щекам.

— Ме ву плере, милор…

Зеркальные двери казино распахнулись, она повернула голову и увидела Хергета. Он вошел в обожженном камуфляже, усталый, прямо с похода. В руках он держал круглый букет голубых фиалок. С ним вошли еще несколько офицеров его группы.

— Же ву коне, милор, — произнесла она, глядя на него и повторила. — Же ву коне…

Конец выступления утонул в аплодисментах. Хергет подошел к сцене и протянул ей букет.

— Я обещал вам, что обязательно буду присутствовать на вашем выступлении, — произнес он, глядя ей в глаза. — Я и мои солдаты, мы сделали все, чтобы успеть сюда вовремя.

— Благодарю вас, Ханс, — она с радостью приняла букет. — Я очень надеялась вас еще раз увидеть.

Она с благодарностью всматривалась в его лицо, искаженное следами от ожогов. Он когда-то спас Штефана, она его не уберегла.

— Не думайте, что вы самые галантные, — вмешался Пайпер. — «Лейбштандарт» тоже не ударит в грязь лицом.

— А кто бы думал иначе? — усмехнулся Хергет.

— Это вам, фрау Ким.

Крамер и Цилле вынесли две корзины белых роз и поставили их перед Маренн.

— За ваше прекрасное пение, — продолжил Пайпер, — но больше за другой ваш талант, за ваши чудесные руки, которые стольким нашим товарищам спасли жизнь и вернули их в строй.

— Что вы, Иоахим, — Маренн была так глубоко растрогана, что не находила даже слов. — Я только выполняю свой долг.

— Его можно выполнять по-разному, — Пайпер наклонился и поцеловал ее руку. — Ваша самоотверженность не знает равных. Правда, доктор? — он повернулся к Вилланду.

— Это истинная правда, — подтвердил он. — Мы, дивизионные врачи, очень хорошо это знаем. Когда уже опустишь руки и кажется, что выхода нет, когда просто нет сил, а раненые поступают непрекращающимся потоком, вы звоните, приезжаете, с вами всегда сила, энергия, всегда готовность бороться за каждого до конца, и мы словно обретаем второе дыхание на вашем примере. Вы просто удивительное создание природы. Вы не отчаиваетесь. Никогда.

— И я отчаиваюсь, — призналась Маренн. — Но жизнь научила меня, что не надо показывать этого, если хочешь, чтобы она, жизнь торжествовала над смертью. Не надо поддаваться. И я стараюсь.

— У вас получается.

— Однако выступление закончено, — Раух помог Маренн спуститься со сцены. — Идем танцевать.

— Имей в виду, — предупредил его Пайпер, — мы тоже заняли очередь. Так что ты тут не один, не слишком увлекайся.

— Еще бы, вас тут чуть не целая дивизия, — парировал Раух. — Но я первый.

— Ты плакала, ты думала о Штефане, когда пела?

Он кружил ее в вальсе и смотрел в лицо. Она кивнула.

— Да, о нем. И о том погибшем летчике, отца которого мы встретили в Бержевиле. И о наших танкистах в «пантерах», которые сгорели у холма.

Потом, чтобы сменить тему, спросила:

— Ты помнишь нашу хозяйку в Ставелоте, фрау Аделаиду?

Он кивнул.

— Да.

— Она не зря говорила, что ты красивый мужчина. Все здешние женщины на тебя смотрят.

— На меня? — он с сомнением покачал головой. — Они все смотрят на тебя и завидуют. Твоему платью, твоим волосам, твоей красоте, твоей легкости. Кто они по сравнению с тобой — так, обезьянки…

— Ну, прямо уж…

— А таких, как я, здесь целая дивизия, ты сама слышала.

— Здесь есть номера? — она спросила быстро, как бы невзначай.

— Есть, — ответил он. — Ты устала?

— Тогда попроси, пожалуйста, — она посмотрела ему прямо в глаза, — пусть принесут шампанское в номер. И два бокала.

Она стояла у окна и смотрела, как падает снег. Вошел официант, принес шампанское в ведерке со льдом, устрицы, бокалы. Выставив все на стол, поклонился и вышел. Фриц встал с обтянутого бордовым бархатом дивана, подошел к ней. Она слышала, как скрипит кожа ремня. Отбросив ее длинные, распущенные волосы, осторожно взял за плечи, прикоснулся поцелуем к шее. Ослепительно белый манжет с запонкой коснулся кожи ее руки, и от прикосновения металла она вдруг ощутила дрожь. Он целовал ее плечи. Откинув голову, она прислонилась щекой к его мягким волосам. Затем повернулась, положила руки на плечи, глядя в лицо. Он обнял ее за талию, прижимая к себе. Тонкий, черный бархат платья беззвучно соскользнул на пол. Он что-то хотел сказать, но она прижалась губами к его губам. Зачем? Ведь все уже сказано. Все сказано. А время так быстротечно!

— А что это за туфли?

Вернувшись под утро, Скорцени вошел в номер и сразу заметил платье, брошенное на спинку кресла, и туфли, которые стояли рядом.

— Ты же говорила, что они у тебя развалились.

— С каких пор ты стал обращать внимание на мои туфли? — Маренн села на постели, поправляя волосы. — Спроси его в Берлине, какие у меня туфли, он в жизни не скажет и не вспомнит. А тут увидел. Больше смотреть не за кем?

— И все-таки? — он сел на кровать. — Откуда?

— Купила у модистки, — ответила она и отвернулась, чтоб подложить подушку под спину. — А что?

— Здесь, в этой глуши, купила у модистки? — он внимательно смотрел на нее. — Зачем? Ты сегодня будешь в Берлине. Тебе мало модисток в Берлине? А сколько стоят?

— Сколько стоят? — Маренн не скрывала изумления. — С чего это ты стал интересоваться этим? Впрочем, ты знаешь, что я никогда не знаю, что и сколько стоит, и никогда не беру сдачу.

— Это Ирма не знает и не берет, — поправил он. — А ты долго жила одна и растила детей, так что ты всегда знаешь, сколько стоит. Сдачу, правда, не берешь, это верно. Французский шик, у нас в Германии так не принято. Мы, немцы, экономные, все считаем до пфеннига. Ирма у тебя научилась.

— А меня научила Шанель, — Маренн старалась не показывать смущение. — Она страшно не любила давать сдачу. И даже сейчас не любит. Она говорила, что надо уважать труд мастера и не скупиться на чаевые. Она всегда так считала, и не скажу, что была неправа.

— Ты же жаловалась, что не получила жалованья, не успела, — напомнил он. — Только доллары, которые тебе выдали для операции. Но они фальшивые. Их слепил Науйокс в своей лаборатории. Ты расплатилась на территории рейха фальшивыми деньгами?

— С какой стати? — Маренн встряхнула волосами. — Я расплатилась рейхсмарками, и не теми, которые делает в своей лаборатории Науйокс, а теми, которыми со мной и Джилл за нашу службу расплачивается рейхсфюрер, я надеюсь, они пока не фальшивые. Я взяла в долг у Джилл, — объявила она.