Звериное царство - Жан-Батист Дель Амо

оставил элитный хряк английской породы, а не дикий кабан? Некоторые зверюги подходят близко к ферме.

Увы, Серж по привычке сразу кинулся исполнять священную волю отца и помчался на псарню за легавыми. Не дал себе труда задуматься, поискать на опушке другие следы, например, экскременты или поломанные кусты. Тащился за Анри, а тот шагал, увязая сапогами в рыхлой холодной почве, наклонялся, брал в руки комок земли или указывал на ямку и восклицал: «Это он! Я уверен!»

* * *

К моменту появления Анри собаки лежат в кузове, на старенькой подстилке, но Сержа рядом нет, скорее всего, отправился в свинарник за младшим братом. Оставшиеся на псарне легавые кидаются на решетки – им тоже очень хочется на охоту.

– Лежать! – рявкает Анри, и псы отступают.

Он тоже чувствует возбуждение сродни собачьему, в крови бурлит адреналин. Новый симптом лихорадки? Не все ли равно, если это прогоняет страх, от которого просыпаешься по ночам и твердишь, как заклинание: «я не хочу умирать я не хочу умирать я не хочу умирать» – потому что почувствовал во сне, как что-то наваливается на грудь, какая-то черная-пречерная тень, или это стервятник сел на плечо и вот-вот начнет выклевывать куски мяса.

Ночные кошмары тяжелы, в них есть нечто, чего человек не желает видеть наяву…

Впрочем, иногда идея конечности жизни оставляет Анри равнодушным. В пять утра, в Долинах, когда ночь готовится сдать вахту дню. Она не размывается, но сдается, идет трещинами, как темно-синяя эмаль, за которой рождаются облака цвета диких роз. В такие мгновения смерть кажется неопасной, она просто раз и навсегда сделает его частью великой панорамы мира, в которой соседствуют разноцветные земли, мягкий свет из-под пухлых облаков, тихая птичья песня, теплый ветерок, надушившийся ароматом полей.

Ах, если бы она могла явиться сейчас, здесь и забрать меня, я упал бы на колени, потом на бок или лицом в землю, и все стало бы хорошо…

Но в молчании и одиночестве ночи, когда все вокруг враждебное и холодное, а тени привидений мечутся в темноте, страшнее всего мысль об исчезновении с лица Земли. Или мысль о страданиях, агонии? Перспектива ходить под себя, лежать на больничной койке в памперсах, надетых добросердечной медсестрой, уподобиться одному из обитателей свинарника, которых они оглушают из пистолета гуманного предубоя[55]? Сыновья наверняка отправят его в клинику и будут относиться как к старику, к умирающему, которого нужно жалеть, но можно принимать за него решения. Да он скорее сдохнет, чем согласится на подобное! Зарядит охотничье ружье, сунет дуло в рот и спустит курок!

Ему недостает мужества. Ему, человеку, которого близкие всю жизнь считали самым гордым и сильным на свете. Он боится. Его одолел страх одинокого, хрупкого, уязвимого ребенка. Тот же страх охватывал Анри, когда отец, пьяный, измученный болью, возвращался под утро домой и начинал громить комнату, а они с матерью сидели в углу, и она обнимала его, уверенная, что рано или поздно муж убьет их в приступе безумия. Страх тем сильнее оттого, что он видел, как умирала Элиза: она не жаловалась, не стонала, никого не проклинала, не цеплялась за простыню, чтобы задержаться на этом свете, как будто считала уход из жизни мелочью, тривиальной формальностью, выполнить которую способен любой. А он, Анри, отбивается, лежа в темноте, задыхается, ноет, выскакивает из кровати, как черт из табакерки, скатывается по лестнице и выбегает во двор – босиком, в одной пижаме. Пытается восстановить дыхание, хрипит, как старый мул, как свинья, которую загоняют в прицеп, чтобы везти на скотобойню. Он тащится к свинарнику, потому что не знает, куда еще пойти, залезает в лужи, пачкая отвороты штанов, бьет себя кулаком в грудь. В памяти всплывает картинка: мертвое тело отца в гробу, лицо скрыто саваном, он протягивает руку, хочет погладить щеку под белоснежной тканью, потом сжимает кулак и в приступе гнева и отчаяния наносит удар, напоминающий грохот дикарского погребального барабана.

Анри напоминает сорвавшуюся с ниточек марионетку, танцующую в лунном свете, остервеневшего психа, про́клятую душу, которая вслепую ищет дорогу в лимбе, на берегах Стикса, и неизменно наталкивается на мрак.

Да, иногда идея ухода кажется переносимой, даже удобной, но лишь на короткое мгновение, а потом снова начинается бесконечный торг с Безносой. Он обращается к ней, как к конфидентке, опасной старой подруге, рядом с которой прожита целая жизнь, просит забрать его попозже, дать время разделить имущество между сыновьями и убедиться, что они не перегрызутся, не угробят все его усилия… Пусть это случится после того, как созреет рожь и кукуруза… Когда они вернут Зверя в свинарник.

Сейчас нет ничего важнее.

Разве появление Зверя – не знак Судьбы? Не непредвиденный шанс навести порядок, восстановить равновесие, уничтожить зло, что называется, на корню? Когда все будет улажено, к нему, возможно, вернется спокойствие и дальнейший ход событий покажется не таким уж и страшным.

Он идет к свинарнику. Вокруг простираются тусклые, ощетинившиеся серым жнивьем враждебные поля.

Результаты анализов подтверждают, что у вас лимфома, рак лимфатической системы… Он пока мало изучен, но кое-какие результаты ученые получили. Возможно, первопричиной заболевания является постоянный контакт с удобрениями и средствами борьбы с болезнями растений…

Конечно, он знает. Конечно, он и сам об этом думал. Местные не желают говорить о болезни, но Анри известно, что за последние годы некоторых поразила та же болезнь. Как он понял? Очень просто: этот перестал справляться с работой и нанял человека себе в помощь; тот, крепкий как скала, еле ковыляет через площадь, заживо съеденный химиотерапией, с бледным, как у трупа, лицом. Он садится за стойку в кафе, поднимает стакан трясущейся рукой, а назавтра его уже нет на белом свете…

Все догадываются, нет – знают, какая дрянь все те средства, которыми они много лет посыпают и опрыскивают поля (один только хлордан[56] или ДДТ[57] чего стоят), видят предупреждающие символы на бутылках, чувствуют резь в глазах и боль в горле, зуд по вечерам, например, в те дни, когда распыляют медный купорос. Но это неизбежное зло во благо, и в конце концов каждый перестает думать об опасности. Производительность растет по экспоненте, все подталкивают фермеров к использованию пестицидов: Европа, сельхозобъединения, здравый смысл. Они верят в прогресс, технику и науку.

«И вообще, – сам с собой рассуждает Анри, – не слишком ли много разговоров о ядовитости удобрений?» Может, виновато курение… Или тяжелая работа. И заботы, и все эти мелкие и крупные неприятности и несчастья, которые случаются