Флорентийский монстр - Марио Специ

— Это не ответ, доктор Престон.

Миньини раз за разом прокручивал запись. Он остановил прослушивание еще на некоторых словах, требуя пояснить, не прибегали ли мы к шифру, обычной уловке мафии. Он спрашивал, был ли у Специ при поездке на виллу с собой пистолет. Он хотел поминутно знать, когда и куда он отходил. Все мои ответы Миньини отметал напрочь.

— Вы наверняка знаете больше, чем говорите.

Он требовал ответа на вопрос, какого рода улики сарды могли прятать на вилле, в коробках и я отвечал, что не знаю.

— Могу догадываться, — сказал я, — что там могли быть оружие и другие улики: драгоценности с убитых, возможно, фрагменты тел.

— Фрагменты трупов! — с недоверием повторил судья, глядя на меня так, словно только безумцу могла прийти в голову столь мерзкая мысль. — Но со времени убийств прошло двадцать лет!

— Но в заключении ФБР сказано…

— Прослушайте еще раз, доктор Престон.

И он нажал кнопку повторного воспроизведения.

И тут впервые вмешался капитан полиции. Голос у него оказался по-кошачьи тонкий и пронзительный.

— Я нахожу очень странным, что Специ в этом месте смеется. Что его насмешило? Флорентийский Монстр — одна из самых трагических страниц итальянской республики, тут нет ничего смешного. Так почему же Специ смеется? Что смешного?

Я не стал отвечать, поскольку вопрос был обращен не ко мне. Но неутомимый следователь желал услышать ответ, и он повторил вопрос уже для меня.

— Я не психолог, — самым холодным тоном ответил я, испортив задуманный эффект тем, что неверно произнес слово «psicologo» и меня пришлось поправлять.

Капитан, прищурившись, уставился на меня, затем обернулся к Миньини, всем видом показывая, что не позволит себя дурачить.

— Я заметил в записи еще кое-что, — проверещал он. — Очень странно, что он смеется именно в этот момент. С точки зрения психологии это ненормально. Совершенно ненормально.

Помнится, в этот момент я взглянул на Миньини и встретил его взгляд. Его лицо пылало презрением — и триумфом. И я вдруг понял, в чем дело: он ожидал, что я солгу, и вот я оправдал его ожидания. Он окончательно убедился в моей виновности.

И что из этого?

Я, заикаясь, спросил, не думают ли они, что мы совершили на той вилле что-либо преступное.

Миньини выпрямился на стуле и с нотой триумфа в голосе провозгласил:

— Да.

— Что же?

Он загрохотал:

— Вы со Специ подложили или намеревались подложить пистолет или другую фальшивую улику в попытке обвинить невиновного человека в преступлениях Флорентийского Монстра и отвлечь подозрения от самого Специ. Вот что вы делали! Эти слова: «Мы все сделали!» — вот что они означали. А потом вы попытались вызвать полицию. Но мы заранее предупредили их — и они не стали связываться с подложными свидетельствами.

Я прирос к полу. Мне удалось промямлить, что это — всего лишь теория, но Миньини оборвал меня, сказав:

— Это не теория. Это факты. И вы, доктор Престон, знаете об этом деле куда больше, чем говорите. Сознаете ли вы чрезвычайную серьезность, глубокую преступность ваших действий? Вам отлично известно, что Специ находится под следствием по делу убийства Нардуччи, и, думается мне, вы и об этом немало знаете. Следовательно, вы соучастник. Да, доктор Престон, я слышал это в вашем голосе, в записанном разговоре, я слышал ваш понимающий тон и уверен, что вы в курсе всего происходящего. Теперь прослушайте еще раз.

Наверно, в десятый раз он нажал кнопку. В его голосе звучало едва сдерживаемое возбуждение.

— Послушайте свой голос.

И он в десятый раз прокрутил запись.

— Возможно, вас втянули обманом, — продолжал он, — но я так не думаю. Вы знали. А теперь, доктор Престон, у вас есть шанс — последний шанс — рассказать нам все, что вы знаете — или я обвиню вас во лжесвидетельстве. Я ничего не боюсь, я это сделаю, даже если к завтрашнему дню об этом будет знать весь мир.

Мне стало дурно, и я почувствовал внезапный позыв облегчиться. Я спросил, как пройти в туалет. Вернувшись через несколько минут, я успел собраться с силами. Я был в ужасе. Едва допрос закончится, меня арестуют и отведут в тюрьму. Я никогда больше не увижу жену и детей. Фальшивые улики, лжесвидетельство, соучастие в убийстве. И не просто в убийстве, а в убийстве, связанном с преступлениями Монстра. Я вполне мог провести остаток жизни в итальянской тюрьме.

— Я сказал правду, — прохрипел я. — Что мне еще сказать?

Миньини махнул рукой, и ему вручили кодекс законов, до тех пор лежавший столе. Он принял том с подчеркнутым почтением и открыл на нужной странице. Голосом, подобающим проповеди на похоронах, он стал читать текст закона. Я услышал, что «indagato» (обвиняюсь) в умолчании и в даче ложных показаний.[9]

Он объявил, что расследование будет приостановлено, чтобы дать мне время покинуть Италию, но продолжится вместе со следствием над Специ.

Иными словами, мне следовало убираться из Италии и больше сюда не возвращаться.

Секретарь распечатала протокол. Два с половиной часа допроса уложились на две страницы вопросов и ответов, которые я прочел и подписал.

— Можно мне это оставить?

— Нет, это секретные материалы.

Я неуклюже поднялся, свернул свой «Интернешнл гералд трибюн» и повернулся к выходу.

— Если вы решитесь заговорить, доктор Престон, вы найдете нас здесь.

Я на подгибающихся ногах вышел на улицу, в зимнюю слякоть.

Во Флоренцию мы возвращались под проливным дождем. С дороги я позвонил по мобильному в американское посольство в Риме. Чиновник из юридического департамента объяснил, что они ничего не могут для меня сделать, поскольку я не арестован.

— Американцы, которые в Италии попадают в неприятности, — сказал он, — должны нанять адвоката. Американское посольство не может вмешиваться в местные уголовные расследования.

— Я не какой-то там американец, сдуру вмешавшийся в местное уголовное расследование, — воскликнул я. — Меня преследуют как журналиста. Это вопрос свободы прессы!

На чиновника мои слова не произвели впечатления.

— Независимо от вашего мнения, это уголовное дело. Вы в Италии, — сказал он, — а не в Америке. Мы не можем вмешиваться в уголовные дела.