Долгий путь к маленькой сердитой планете - Бекки Чамберс

– Эшби – самый рассудительный человек из всех, кого я только встречал. Ну да, он будет не в восторге. – Дженкс помолчал какую-то долю секунды. Розмари увидела у него в глазах мелькнувшую постороннюю мысль, которая его отвлекла. Наконец он кашлянул, возвращаясь к прерванной теме. – Но ты прекрасно справляешься со своей работой, и ты хороший человек. И для Эшби это значит больше, чем все остальное.

С признательностью посмотрев на своего друга, Розмари стиснула его в объятиях.

– Спасибо! – сказала она, не обращая внимания на текущие по щекам слезы. Это были чистые слезы.

– Не бери в голову! Мы одна команда. И не сомневайся, все будет в порядке. Это я точно тебе говорю. – Дженкс помолчал. – Извини за то, что назвал твоего отца козлом.

Розмари изумленно посмотрела на него.

– Дженкс, мой отец продавал биологическое оружие обеим сторонам, ведущим гражданскую войну, и все ради того, чтобы получить доступ к запасам амби на границах их владений. По-моему, назвать его козлом – это будет еще слишком мягко сказано.

– Ну… что ж, ладно, это справедливо. – Дженкс почесал бороду. – О звезды, я даже не знаю, что сказать. Когда мы вернемся на корабль, тебе нужно будет поговорить с докто-ром Шефом. С глазу на глаз.

– О чем?

– О его виде.

День 251-й, стандартный год ГС 306

Мало что во вселенной доставляло доктору Шефу такое наслаждение, как чашка чая. Разумеется, он каждый день за завтраком заваривал чай для всего экипажа, но на самом деле это была лишь безликая кучка сушеных листьев, брошенная в большой сосуд. Отдельная чашка чая требовала гораздо больше внимания; конкретный сорт заварки тщательно подбирался, чтобы полностью соответствовать текущему настроению. Доктор Шеф находил этот ритуал успокаивающим: вскипятить воду, отмерить дозу хрупких листьев и сушеных фруктов в крошечное ситечко, осторожно смахнуть лишнее подушечкой пальца, наблюдать за тем, как сочный цвет струйками поднимается в воде подобно дыму. Заварка чая наводила на созерцательные размышления.

На родной планете доктора Шефа чая не было. Воду нагревали только для того, чтобы в ней спать, а не для питья. Соплеменники доктора Шефа лишали себя стольких замечательных вещей просто потому, что им в голову не приходило принимать эту жидкость внутрь! Ни чая, ни супов, ни мека – ну, о меке вряд ли стоило сожалеть. Доктор Шеф не разделял любовь остальных членов экипажа к этому мутному отвару. Своим видом мек напоминал ему отвратительную грязную воду из лужи.

Доктор Шеф сидел на скамейке в Аквариуме, дожидаясь, пока чай остынет, а мысли его неспешно кружили. Напротив сидела Розмари, держа кружку чая в своих костлявых человеческих руках. Девушка молчала, а доктор Шеф рассуждал вслух. Он сознавал, как они в этом не похожи друг на друга: он никогда не может размышлять молча, у нее нет звуков, сопровождающих мыслительный процесс. Однако доктор Шеф знал, что к настоящему времени Розмари уже научилась разбираться в издаваемом им шуме, и эта мысль делала ее молчание общительным.

В настоящий момент доктор Шеф выкладывал старые мысли, которые надежно хранились в его сознании. Как-то раз Киззи обвинила его в том, что он «закупоривает свои чувства», но это была чисто человеческая концепция – предположение, будто можно спрятать свои чувства и сделать вид, будто их нет и в помине. Доктору Шефу было прекрасно известно, где именно находятся все его чувства – каждая радость, каждая боль. Ему не нужно было навещать их все разом, чтобы вспомнить об их существовании. Он никогда не мог понять навязчивое стремление людей «быть счастливыми». Ни один разумный вид не может поддерживать ощущение счастья постоянно, точно так же как никто не может постоянно испытывать гнев, скуку или скорбь. Скорбь. Да, именно это чувство ему нужно было разыскать сегодня для Розмари. Доктор Шеф не бежал от своей скорби, не отрицал ее существование. Он мог изучать свою скорбь со стороны, подобно зоологу, наблюдающему за животными. Доктор Шеф приветствовал, принимал ее, признавал то, что она никуда не денется. Скорбь была такой же неотъемлемой его частью, как и любое приятное чувство. Быть может, даже в большей степени.

Проворковав о готовности, доктор Шеф сосредоточил внимание на голосовых связках, заставляя их работать в унисон. Глядя Розмари в зрачки, окаймленные белизной глазных яблок, он заговорил:

– Наши виды сильно отличаются друг от друга. У тебя две руки, а у меня – шесть. Ты спишь на кровати, а я сплю в ванне. Ты любишь мек, а я – нет. Множество мелких отличий. Однако у груммов и людей есть одно очень большое сходство, и это наша способность творить жестокости. Из чего вовсе не следует, что мы плохие по своей сути. Я считаю, что намерения у наших видов хорошие. Но, оставшись наедине со своими страстями, мы склонны совершать отвратительные поступки. Единственная причина, по которой люди перестали убивать друг друга в тех же масштабах, как и прежде, на мой взгляд, это то, что ваша планета умерла раньше, чем вы смогли довести дело до конца. Моему виду в этом не так повезло. Груммы встречаются так редко потому, что нас во всей галактике осталось всего около трехсот.

Розмари поднесла руку к лицу.

– Я очень сожалею! – пробормотала она. Такой чисто человеческий жест – выразить сострадание через извинение.

– Я отношусь к этому спокойно, – продолжал доктор Шеф. – Это дело наших собственных рук. Наше вымирание не явилось следствием природной катастрофы или медленного движения эволюции. Мы сами убили себя. – Он принялся рассуждать вслух, раскладывая все по полочкам. – На протяжении многих поколений наш вид воевал сам с собой. Почему – я не могу тебе объяснить. О, историки выдвигают самые разные теории и гипотезы. Однако то же самое можно услышать везде: разные верования, разные культуры, территории, нужные всем. Я родилась в этой войне. И когда пришел срок, я приняла в ней участие в качестве врача.

Тогда я была не таким врачом, какой я сейчас. Я не устанавливала дружеских отношений со своими пациентами. Я не вела с ними долгие беседы о диете и о том, как им следует обновить свои иммуноботы. Моя задача заключалась в том, чтобы как можно быстрее залатать умирающих солдат, чтобы они смогли вернуться на передовую и продолжить убивать.

Ближе к концу «посторонние» – приблизительно так мы называли своих врагов – начали применять боеприпасы под названием… – Он загудел, стараясь подобрать подходящее слово в клиппе. – «Резаки для органов». Понимаешь, «посторонние» были обособлены от нас… от нашей группировки так долго, что у них развились отличия на генетическом уровне. И «резаки для органов» были запрограммированы настраиваться на наши генетические маркеры. Если такой боеприпас по ошибке поражал «постороннего», он, конечно, причинял вред, но это было не страшнее обыкновенного пулевого ранения. Однако, если «резак для органов» попадал в одного из нас, автоматически включалось его истинное предназначение.

– И какое же? – со страхом спросила Розмари.

Доктор Шеф уставился в иллюминатор, однако звезд он не видел.