Время любить - Дэни Аткинс

– Оно заполняет пустой угол у него в комнате, – сбивчиво сказала я, повторяя объяснение Бена. В моем исполнении оно прозвучало не более убедительно, чем в его.

Джулия взяла меня за руку.

– Просто я за тебя переживаю. Я не хочу, чтобы ты пострадала. Ваши с Беном отношения разогнались до ста километров в час за очень короткое время, и теперь он покупает тебе рояли и украшения и вы практически живете вместе.

– Едва ли, – пробормотала я, и мои щеки налились непрошеным жаром.

– Ну да, кроме секса, – мрачно проговорила Джулия, словно мне требовалось напоминать об этом исключении.

– Прости, ты не хочешь сказать это немного погромче? Мне кажется, та пара у окна тебя не расслышала.

Джулия постаралась напустить на себя вид одновременно сокрушенный и благочестивый, что было большим достижением.

– Я просто думаю, что, может, пора немного нажать на тормоз, только и всего, – закончила она, смягчая свои слова мягким пожатием руки.

– Ты потратила годы – в буквальном смысле – заставляя меня не дичиться и с кем-нибудь познакомиться, перестать прятаться от собственных эмоций, и когда я наконец выполняю твои пожелания, ты хочешь, чтобы я пошла на попятный? Я думала, что ты за меня рада, – почти обвиняющим тоном сказала я. – Мне казалось, Бен тебе нравится.

– Мне он действительно нравится. Правда. Просто я не понимаю, почему все должно происходить так быстро? Тебе что, трудно попросить его немного замедлить темп? В смысле, ведь нет причины, чтобы ты спешила, а?

Дом был погружен в темноту, что было странно, потому что машина Бена стояла на подъездной дорожке. Не знаю, какое чувство заставило меня свернуть к его двери, а не к моей. Бен так долго не открывал на звонок, что я начала думать, не ошиблась ли я, и его действительно нет дома.

Я уже собралась пойти вокруг, к себе, когда дверь распахнулась. Свет на первом этаже не горел; светил только наружный фонарь системы безопасности, но даже его хватило, чтобы понять – волновалась я не напрасно. Бен выглядел ужасно. Лицо было какое-то серое, глаза – мутные и измученные. Он держался за край двери, словно нуждался в опоре, чтобы стоять прямо. Выглядел он ранимым, и такого выражения лица я никогда у него не видела.

– Что случилось? Ты заболел?

Естественная первая реакция; откуда я могла знать, что правда много хуже? В ответ на мой тревожный вопрос боль в глазах Бена сменилась чем-то более тревожным.

– Со мной все хорошо, – сказал он, хотя явно солгал. Даже в голосе у него звучала боль, словно слова царапали горло.

Не дожидаясь приглашения – потому что сильно подозревала, что такового может не последовать, – я протиснулась мимо Бена в дом, плотно закрыла за собой дверь. Только тогда, убедившись, что так просто он меня не выставит, я снова повернулась к нему.

– Что такое, Бен? Что-то явно случилось.

Секунду мне казалось, что он снова станет отрицать, но потом он покачал головой.

– У меня… у меня плохие новости.

Люди говорят, что у них, мол, застыла в жилах кровь. Ясно, что на самом деле этого не происходит. Уверена, что моя кровь (первая группа, резус-фактор отрицательный) преспокойно текла по моим жилам с температурой 37 градусов, но ощущение было такое, будто ее заменили ледяной водой.

– Судя по твоему виду, тебе надо сесть, – сказала я, сама, безусловно, испытывая в этом необходимость.

Не скажу точно, кто кому помогал, но мы прошли по комнате и сели на диван, рядом, но не касаясь друг друга. Бен как будто бы нарочно отстранялся от меня, и я вдруг снова перепугалась.

– Что за новости?

Мой ли это был голос? Таким мог говорить ребенок, напуганный ребенок, и я внезапно услышала то эхо из прошлого, разговор, который так часто всплывал в моих двухчасовых ночных кошмарах.

В каком смысле Скотт пострадал в аварии? Папа? Что за авария? Он же поправится, да… да?

Я тряхнула головой, но сосредоточиться было трудно, потому что я была слишком зациклена на личном кошмаре, чтобы сообразить – я сейчас в центре совершенно нового.

– Это касается Тома, – проговорил Бен, слова так скрипели, что в голосе слышалась надтреснутость.

– Тома? Садовника Тома?

Бен кивнул и медленно закрыл глаза. И тогда я поняла. Однако слова, когда они прозвучали, все равно вонзились в меня, как пули.

– Сегодня днем он умер на операционном столе.

Мы обнялись и кто-то всхлипнул. Я точно уверена, это была я, потому что по щекам Бена слезы текли совершенно бесшумно.

– Но на днях он прекрасно себя чувствовал. Снова подшучивал надо мной из-за той проклятой скалки.

Бен кивнул и отвернулся, глядя в сад, который хранил столько памяти о Томе, но это явно Бену не помогло.

– Он никому не сказал об операции… ну, очевидно, только родным. Он не хотел, чтобы вокруг него суетились. Но должно быть, он понимал, насколько серьезно положение, потому что просил отца позвонить мне, если что-то случится. – Бен помолчал, словно переживая этот телефонный разговор. – Он позвонил два часа назад.

– Но он же собирался заняться сёрфингом на Бонди-Бич, – глупо сказала я. – Он показывал мне клипы на «Ютьюбе», как это делают парни с протезами. Он сказал, что добьется этого.

В моем голосе зазвучало обвинение – Том заставил меня поверить, что есть надежда, когда он, вероятно, все это время знал: шансы ничтожно малы.

– Он не переставал надеяться, что добьется этого, – печально проговорил Бен, – но думаю, он знал, что уже слишком поздно.

Я плакала дольше Бена, хотя его горе было глубже моего. Несмотря на их разницу в возрасте, они были близкими друзьями. Я содрогнулась, как быстро мой мозг автоматически перевел Тома и все, чем он когда-либо был, в прошлое время.

– Его отец сообщит, когда будут похороны. Кажется, Том сказал ему, что хотел бы, чтобы я сказал слово на церемонии. – Бен покачал головой, и я впервые увидела, что под тонким слоем скорби кипит гнев. – Какая, черт возьми, потеря. У него все было впереди. Он был так молод.

Я закрыла глаза, и перед моим мысленным взором возник калейдоскоп образов: все они были связаны со Скоттом и Томом и их украденным будущим.

Все получилось не так, как я себе представляла, и конечно, не так, как втайне рисовало мое воображение, но когда мы с Беном очутились в тот вечер в его постели в объятиях друг друга, я так до сих пор и не поняла, кто кого утешал.

– Ты останешься? – спросил он. Было очень поздно, и мы просидели в темноте несколько часов, в течение того ужасного периода неестественной оживленности, который следует за горем, взорвавшим твою реальность, как бессмысленно брошенная граната. – Сегодня мне не хочется оставаться одному, – сказал он, и мое сердце снова разбилось при виде лица Бена.